"Иван Сергеевич Тургенев. Записки охотника " - читать интересную книгу автора

заводях или затишьях между тростниками, выводилось и держалось бесчисленное
множество уток всех возможных пород: кряковых, полукряковых, шилохвостых,
чирков, нырков и пр. Небольшие стаи то и дело перелетывали и носились над
водою, а от выстрела поднимались такие тучи, что охотник невольно хватался
одной рукой за шапку и протяжно говорил: "фу-у!" Мы пошли было с Ермолаем
вдоль пруда, но, во-первых, у самого берега утка, птица осторожная, не
держится; во-вторых, если даже какой-нибудь отсталый и неопытный чирок и
подвергался нашим выстрелам и лишался жизни, то достать его из сплошного
майера наши собаки не были в состоянии: несмотря на самое благородное
самоотвержение, они не могли ни плавать, ни ступать по дну и только даром
резали свои драгоценные носы об острые края тростников.
- Нет, - промолвил наконец Ермолай, - дело неладно: надо достать
лодку... Пойдемте назад в Льгов.
Мы пошли. Не успели мы ступить несколько шагов, как нам навстречу из-за
густой ракиты выбежала довольно дрянная легавая собака, и вслед за ней
появился человек среднего роста, в синем сильно потертом сюртуке, желтоватом
жилете, панталонах цвета гри-де-лень9 или бле-д-амур10 наскоро засунутых в
дырявые сапоги, с красным платком на шее и одноствольным ружьем за плечами.
Пока наши собаки, с обычным, их породе свойственным, китайским церемониалом,
снюхивались с новой для них личностью, которая, видимо, трусила, поджимала
хвост, закидывала уши и быстро перевертывалась всем телом, не сгибая коленей
и скаля зубы, незнакомец подошел к нам и чрезвычайно вежливо поклонился. Ему
на вид было лет двадцать пять; его длинные русые волосы, сильно пропитанные
квасом, торчали неподвижными косицами, - небольшие карие глазки приветливо
моргали, - все лицо, повязанное черным платком, словно от зубной боли,
сладостно улыбалось.
- Позвольте себя рекомендовать, - начал он мягким и вкрадчивым
голосом, - я здешний охотник Владимир... Услышав о вашем прибытии и узнав,
что вы изволили отправиться на берега нашего пруда, решился, если вам не
будет противно, предложить вам свои услуги.
Охотник Владимир говорил, ни дать ни взять, как провинциальный молодой
актер, занимающий роли первых любовников. Я согласился на его предложение и,
не дойдя еще до Льгова, уже успел узнать его историю. Он был
вольноотпущенный дворовый человек; в нежной юности обучался музыке, потом
служил камердинером, знал грамоте, почитывал, сколько я мог заметить,
кое-какие книжонки и, живя теперь, как многие живут на Руси, без гроша
наличного, без постоянного занятия, питался только что не манной небесной.
Выражался он необыкновенно изящно и, видимо, щеголял своими манерами;
волокита тоже, должно быть, был страшный и, по всем вероятиям, успевал:
русские девушки любят красноречие. Между прочим, он мне дал заметить, что
посещает иногда соседних помещиков, и в город ездит в гости, и в преферанс
играет и с столичными людьми знается. Улыбался он мастерски и чрезвычайно
разнообразно: особенно шла к нему скромная, сдержанная улыбка, которая
играла на его губах, когда он внимал чужим речам. Он вас выслушивал, он
соглашался с вами совершенно, но все-таки не терял чувства собственного
достоинства и как будто хотел вам дать знать, что и он может, при случае,
изъявить свое мнение. Ермолай, как человек не слишком образованный и уже
вовсе не "субтильный", начал было его "тыкать". Надо было видеть, с какой
усмешкой Владимир говорил ему: "Вы-с..."
- Зачем вы повязаны платком? - спросил я его. - Зубы болят?