"Александр Тюрин. Топор гумманиста" - читать интересную книгу автора

если, конечно не на охоте. В тайгу когда шла, то напяливала, само собой,
малицу на голую кожу, но в поселке, несмотря на свою первобытность, носила
нижнее белье и платье. Я видел у нее однажды французский журнал мод; она,
естественно, только картинки разглядывала - даже с русским чтением у нее
было туго.
А отец мой оказался строителем, только не практиком, а теоретиком,
изучал он вечную мерзлоту - уж чего-чего, а этого в Няксимволе хватало. В
одну из своих научных командировок то ли он соблазнил первобытную Наташу
Ростову, то ли она его оглушила и заневолила, что маловероятнее. Но так
или иначе возник я.
У отца имелось семейство в Ленинграде, двое ребятишек. Был он
комплексантом, потому, наверное, не завел себе цивилизованную любовницу, а
связался с таежной богатыркой. От погибели он меня спас - и на том
спасибо, но в свою семейку не пустил, чтобы я не нервировал родных и
близких, однако пристроил к бабушке, очень местечковой старушке.
У сына таежной охотницы и внука местечковой бабушки мог вырасти
только комплексант. Хотя я вечно зубрил уроки и заранее, еще летом,
прочитывал учебники, но пред учителем слова застревали в заднице, как
будто я был медведем из леса. А на вступительных экзаменах в ВУЗ меня
вообще медвежья болезнь поразила, все шпаргалки на сортир просадил.
Поэтому ровно полгода спустя побрили мне голову в солдаты. Ростом
Господь не обделил, ну а в остальном я был лох лохом. Естественно, что
призывная комиссия захотела шутку отмочить и отправила меня в довольно
элитные войска, в морскую пехоту. Я первые несколько месяцев как в нирване
жил, это меня и спасло. Кто меня там под вздох или по чайнику лупил, кто
поджопниками награждал - я потом и вспомнить не мог. А далее мое тело из
Севастополя в Герат переслали. Тот неправ, кто думает, что в Афгане не
было нашей морской пехоты. Еще как была. И что интересно, открылась там у
меня охотничья лесная мудрость - мамино наследство даже в горах
пригодилось. Стал я чувствовать вражью силу, то есть со мной ребята не
напарывались на засады, на минах и растяжках почти не подрывались.
Превратился я из лоха, из "черепа" в человека, даже в сержанта. Когда
израильтяне драили палестинцев в Ливане, я тоже был неподалеку - на
корабле в сирийском порту Латакия. В качестве общеукрепляющего средства у
прогрессивного режима. "Дам коня, дам кинжал, вертолет, пулемет и
бесплатно отдам вам десантников взвод", - так, вероятно, напевали наши
советники товарищу-господину Асаду. Фамилия у меня после усыновления была
Вайзман, но национальность по паспорту - манси. Так что командир роты все
выпытывал: переметнусь ли я к сионистам, если начнется драчка. Я, конечно
же, отвечал, что переметнуться могу только к манси и медведям.
После службы был какой-то занюханный институт, кажется, холодильной
промышленности, думать там было ровным счетом не о чем, поэтому стал я
выстукивать на машинке истории о животных разного обличия. И вдобавок
хаживал на всякие литературные семинары, где кучковались интеллигенты
разной степени заплесневелости под присмотром парочки стукачей и делали
вид, что они - культура. Стукачи время от времени организовывали сборничек
для вечно молодых писателей от двадцати до шестидесяти, отчего творцы,
неохваченные кагэбэпросветом, тоскливо лаяли на счастливчиков. В конце
восьмидесятых раскрепощенные Лигачевым комсомольцы стали оседлывать
издательства и добывать монету, распечатывая для народа всякую муру. Тут