"Голубая книга сказок кота Мурлыки" - читать интересную книгу автора (Эме Марсель)



волк


Волк спрятался за изгородью и терпеливо наблюдал за домом. Увидев, что родители выходят из кухни, он обрадовался. Стоя на пороге, отец с матерью давали последние наставления дочкам.

— Помните, — говорили они, — вы никому не должны открывать, как бы вас ни просили и как бы ни угрожали. Мы вернемся только поздно вечером.

Когда волк убедился, что родители отошли достаточно далеко и скрылись за последним поворотом тропинки, он, хромая на одну лапу, обошел вокруг дома, но двери повсюду были накрепко закрыты. В коровнике и свинарнике надеяться было не на что. У этих особ воображение не настолько развито, чтобы они поддались на уговоры и позволили себя съесть. И волк остановился перед окном кухни, оперся лапами на карниз и заглянул внутрь.

Возле плиты Дельфина и Маринетта играли в бабки. Младшая, Маринетта, та, что посветлее, говорила своей сестричке Дельфине:

— Вдвоем не очень-то разыграешься. Хоровода не получится.

— Да, ни тебе хоровода, ни лапты!

— Ни в веревочку не поиграешь, ни в пятнашки.

— Ни в барыню, ни в мячик.

— А что может быть веселее хоровода или лапты?



— Вот если бы нас было трое…

Девочки сидели спиной к волку, и он постучал носом в оконное стекло, чтобы его заметили. Сестры бросили игру и, держась за руки, подошли к окну.

— Здравствуйте, — сказал волк. — На улице, между прочим, не жарко. Мороз, знаете ли, пощипывает нос.

Маринетта рассмеялась, таким смешным показался ей остроухий зверь с хохолком на макушке. Но Дельфина сразу поняла, кто перед ней. Сжав руку сестренки, она прошептала:

— Это волк.

— Волк? — сказала Маринетта. — Значит, нам страшно?

— Конечно, нам страшно.

Девочки задрожали и крепко обнялись, две светлые головки приникли друг к другу — не поймешь, где чьи локоны, где чей испуганный шепот. Волк, немало побегавший на своем веку по лугам и лесам, такой красоты в жизни не видал. Он был совершенно растроган.



«Но что это со мной? — подумал он. — Ноги словно ватные».

Поразмыслив, он понял, что вдруг подобрел. Таким стал добрым и хорошим, что никогда больше не сможет есть детей.

Волк склонил голову набок — все добрые так делают — и заговорил снова, ласково-ласково.

— Мне холодно, — сказал он, — и у меня болит лапа. Но главное, я добрый. Если бы вы открыли мне дверь, я бы обогрелся у плиты и мы целый день провели бы вместе.

Девочки изумленно поглядели друг на друга. Они и не подозревали, что волк может говорить таким нежным голосом. Успокоившись, младшая сестричка, та, что посветлее, уже дружелюбно кивала волку, но Дельфина, которая так легко головы не теряла, вовремя спохватилась.

— Убирайтесь вон, — сказала она, — вы — волк.

— Не подумайте, что мы выгоняем вас, — добавила с улыбкой Маринетта, — но родители запретили нам открывать дверь, как бы нас ни упрашивали и как бы нам ни угрожали.

Волк тяжело вздохнул, уши его поникли. Видно было, что он очень опечален.

— Знаете, — сказал он, — про волка много чего рассказывают, но нельзя верить всему, что говорят. На самом деле я совсем не злой.

Он еще раз тяжело вздохнул, и у Маринетты глаза наполнились слезами.

Девочкам было жаль волка: ему холодно, и лапа у него болит. Младшая прошептала что-то на ухо сестре, подмигнув волку, чтобы он понял, что она на его стороне. Дельфина еще раздумывала — она сгоряча ничего не решала.

— На вид он очень мил, но я ему не верю, — сказала она. — Ну-ка вспомни «Волка и ягненка»… Ягненок ведь ничего плохого ему не сделал.

И когда волк стал снова уверять их, что у него и в мыслях нет ничего дурного, она бросила ему в лицо:

— А как же тогда вышло с ягненком?.. Да-да, с тем ягненком, которого вы съели?

Волк нисколечко не смутился.

— С ягненком, которого я съел? — спросил он. — С каким именно?

Он говорил об этом, как о чем-то совершенно естественном, само собой разумеющемся, — просто и спокойно, так что страшно было слушать.

— Как? Вы, стало быть, много их съели! — воскликнула Дельфина. — Ничего себе! Вот это здорово!

— Конечно, много. Ну и что же в этом дурного… Вы и сами их всегда едите!

Возразить было нечего. На обед они как раз ели жаркое из баранины.

— Так вот, — снова заговорил волк, — вы сами видите, что я совсем не злой. Откройте мне дверь, мы сядем в кружок возле плиты, и я расскажу вам массу историй. Вы и представить себе не можете, сколько я их знаю, и презабавных: недаром же я столько по лесам и полям бегаю… Да одним рассказом о приключениях трех зайцев на опушке я вас знаете как рассмешу!



Девочки шепотом заспорили. Та, что была посветлее, считала, что волку нужно открыть, и немедленно. Нельзя оставлять его продрогшего, да еще с больной лапой, на морозе. Но Дельфина все еще не доверяла ему.

— Ну пойми же наконец, — говорила Маринетта, — несправедливо теперь упрекать его за то, что он ел ягнят! Что ему было, умирать с голоду, что ли!

— Он должен есть одну картошку, — ответила Дельфина.

Но Маринетта так настаивала, так горячо защищала волка и так горько плакала, что старшая сестра наконец сдалась. И вот Дельфина уже пошла было к двери, но, вдруг рассмеявшись, передумала и, пожав плечами, сказала обескураженной Маринетте:

— Нет, это все-таки было бы слишком глупо!

И Дельфина посмотрела волку прямо в глаза:

— А вот что вы на это скажете, волк? Я ведь забыла о Красной Шапочке. А ну-ка поговорим о Красной Шапочке, как, вы не против?

Волк сокрушенно опустил голову. Такого он не ожидал. Слышно было, как он там, за окном, всхлипывает.

— Это правда, — признал он, — я ее съел, эту Красную Шапочку. Но уверяю вас, я раскаялся, меня уже давно мучают угрызения совести. И теперь я бы ни за что…

— Да, да, все так говорят.

Волк ударил себя в грудь и торжественно произнес:

— Даю вам честное слово, если бы это случилось сейчас, я бы скорее умер с голоду!

— И тем не менее, — вздохнула Маринетта, — Красную Шапочку вы съели.

— Я и не спорю, — согласился волк. — Я ее, понятное дело, съел. Но это был грех молодости. Это было так давно… А каждому греху — прощение, разве нет… И потом, если бы вы только знали, сколько шума поднялось из-за этой девчонки! Послушайте, ведь до того дошло, что меня обвинили в том, будто я сначала съел бабушку, так вот, это вообще вранье!..

Тут волк захихикал, видно, просто не мог удержаться, и даже, кажется, не понимал, что делает.

— Нет, вы только подумайте! Есть бабушку, когда у меня на обед такая свеженькая девчушка! Не такой я дурак…



При этом воспоминании волк не смог удержаться и несколько раз облизнулся, проведя своим длиннющим языком по отвислым губам и обнажив страшные острые зубы. Зрелище это вряд ли могло успокоить девочек.

— Волк! — закричала Дельфина. — Вы обманщик! Если бы вас и вправду мучили угрызения совести, вы бы так не облизывались!

Волку стало стыдно, что он позволил себе облизнуться при воспоминании о пухленькой девчонке, так и таявшей тогда во рту. Он ведь чувствовал себя таким добрым, таким порядочным и вовсе не желал в этом сомневаться.

— Простите, — сказал он, — это у меня дурная семейная привычка, наследственное, но это ничего не значит…

— Тем хуже для вас, раз вы так дурно воспитаны, — заявила Дельфина.

— Не надо так говорить, — вздохнул волк, — я весьма сожалею…

— Есть маленьких девочек! Это тоже семейная привычка? Поймите, вам обещать не есть больше маленьких девочек — это все равно что Маринетте обещать никогда больше не есть сладкого.

Маринетта покраснела, а волк попробовал возразить:

— Но клянусь вам…

— Не надо, хватит, и идите-ка своей дорогой. На бегу и согреетесь.

Тут волк ужасно рассердился: как это они не верят, что он добрый.

— Да что же это такое? — закричал он. — Правды знать никто не хочет! Вы отбиваете всякую охоту быть честным! Никто — слышите — никто не имеет права отвергать благие намерения, а вы это сейчас делаете. И знайте: если я когда-нибудь еще раз съем ребенка, виноваты будете вы!

Эти слова волка сестричек, конечно, напугали: легко ли брать на себя такую ответственность, да и потом, не ровен час угрызения совести замучают. Но острые волчьи уши так подрагивали, глаза поблескивали так свирепо, а клыки так страшно торчали из приоткрытой пасти, что они в ужасе боялись даже пошевелиться.

Волк быстро понял, что запугиваньем ничего не добьется, попросил прощения за свое поведение и попробовал упросить девочек. И пока он говорил, взгляд его мало-помалу затуманивался нежностью, уши улеглись, а нос он прижал к оконному стеклу, и теперь его физиономия была похожа на мягкую коровью морду.



— Видишь, он не злой, — сказала младшая сестричка.

— Может быть, — ответила ей Дельфина, — может быть…

Голос волка стал таким умоляющим, что Маринетта не выдержала и пошла к двери. Дельфина, испугавшись, схватила ее за волосы. Та дала ей оплеуху. Дельфина в ответ — тоже. Волк за окном отчаянно разволновался и сказал, что уж лучше он уйдет, чем позволит поссориться самым очаровательным белокурым девочкам на свете. Он и в самом деле отошел от окна и побрел прочь, содрогаясь от рыданий.

«Как это ужасно, — думал он, — я такой добрый, такой хороший, а они не хотят дружить со мной. А я бы стал еще лучше, я бы даже ягнят есть перестал».

Тем временем Дельфина смотрела, как волк, хромая на одну лапу, уходил, дрожа от холода и слез. Ей стало стыдно, и она закричала в окно:

— Волк! Мы вас больше не боимся… Идите скорее сюда, в тепло!

А младшая уже открыла дверь и бежала навстречу волку.

— Боже мой! — вздыхал волк. — Как уютно у очага. Дом, семья — что может быть лучше? Я так и думал.



Сквозь слезы умиления смотрел он на девочек, все еще опасливо державшихся поодаль. Вылизав больную лапу и обогревшись у огня, он стал рассказывать обещанные истории. Девочки подсели поближе и, не отрываясь, слушали рассказы волка о приключениях лисицы, белочки, крота и трех зайцев с лесной опушки. А некоторые истории оказались такими забавными, что волку пришлось повторять их по два, а то и по три раза.

Маринетта уже обняла своего нового друга за шею и шаловливо дергала его за острые уши, гладила то по шерстке, то против. Дельфина привыкала к нему дольше сестры и, когда, балуясь, первый раз положила ему в пасть свою маленькую ручку, не удержалась и сказала:

— Ой! Какие у вас большие зубы…

Волк так смутился, что Маринетта тут же ласково обняла его.

У волка от голода урчало в животе, но из деликатности он и не заикнулся об этом.

«Каким же добрым я могу быть, — думал он, умиляясь сам себе. — Это просто невероятно».

После того как волк рассказал им множество историй, девочки предложили ему поиграть.

— Поиграть? — спросил волк. — Но я ведь не знаю ни одной игры.

Но девочки мигом научили его водить хоровод, играть в пятнашки, в лапту и в салочки. Он выучил и красивым басом пел «Пройдоху Гийери» и «Берегись, Ла Тур». В кухне стоял гвалт, все было раскидано, стулья перевернуты, все трое кричали и громко хохотали. Они больше не смущались и вообще перешли на «ты», будто были знакомы всю жизнь.

— Волк, ты проиграл!

— Нет, это ты! Ты пошевелилась! Она пошевелилась!

— Фант за волком!

Волк еще никогда так не смеялся, от хохота у него даже заболела челюсть.



— Никогда не думал, что можно так весело играть, — говорил он. — Какая жалость, что это бывает не каждый день!

— Но, волк, ты же еще придешь к нам, — отвечали девочки. — Родители каждый четверг после обеда уходят. Дождись, пока они уйдут, и постучи к нам в окно, как сегодня.

Напоследок они сыграли в лошадки. Это была прекрасная игра. Лошадкой был волк, Маринетта садилась на него верхом, а Дельфина держала его за хвост и гнала упряжку во весь опор через стулья. Волк, разинув пасть до ушей и высунув язык, еле дышал от бега и от смеха, а хохотал он так, что бока тряслись, — и время от времени просил передышки.

— Чур-чура! — прерывающимся голосом говорил он. — Дайте отсмеяться… я больше не могу… Ой, нет, ну дайте отсмеяться!

Только тогда Маринетта слезала с лошадки, Дельфина отпускала хвост, и, плюхнувшись прямо на пол, они долго взахлеб смеялись.

К вечеру веселью пришел конец — они вспомнили, что волку пора уходить. Девочки чуть не плакали, а младшая стала умолять:

— Ну, волк, останься с нами, давай еще поиграем. Вот увидишь, родители ничего не скажут…

— Э, нет! — ответил волк. — Родители всегда слишком осторожны. Им не понять, что волк может стать добрым. Знаю я родителей.

— Да, — согласилась Дельфина, — лучше, пожалуй, тебе не задерживаться. А то еще нарвешься, чего доброго, на неприятности.

И трое друзей договорились встретиться в следующий четверг. Они горячо попрощались и пообещали не забывать друг друга. Напоследок младшая повязала на шею волку голубой бант, и он ушел через поля далеко в лес.

Лапа у волка все еще ныла, но при мысли о будущем четверге, когда он снова увидит подружек, волк, не обращая внимания на злобное карканье потревоженных им ворон, дремавших на верхушках деревьев, беззаботно напевал:


— Пройдоха Гийори, Уж лучше ты умри…

Вернувшись домой, родители остановились на пороге кухни и стали принюхиваться.

— Похоже на волчий дух, — сказали они.

И девочкам пришлось притвориться, что они страшно удивлены; тут уж ничего не поделаешь: если тайком от родителей пускаешь в дом волка — без вранья не обойтись.

— Откуда здесь быть волчьему духу? — возразила Дельфина. — Если бы к нам в кухню зашел волк, он бы нас обеих съел.

— Да, верно, — согласился отец, — об этом я и не подумал. Волк бы вас съел.

Но Маринетта, которая была младше и два раза подряд соврать не могла, очень обиделась, что родители так несправедливы к волку.

— Это неправда, — сказала она, топнув ножкой, — волк детей не ест, неправда, он не злой. Какие могут быть тут сомнения, если…

К счастью, Дельфина толкнула ее ногой, а то бы она все тут же и выложила.

Родители произнесли длиннющую речь, в основном пугая девочек волчьей прожорливостью. Мать воспользовалась случаем и еще раз напомнила им о том, что случилось с Красной Шапочкой, но при первых же словах Маринетта ее остановила.

— Знаешь, мама, все было совсем не так, как ты думаешь. Бабушку волк есть и не собирался. Сама посуди, зачем ему было перегружать желудок, когда на обед его ждала свеженькая девочка.

— И вообще, — добавила Дельфина, — нельзя же на него за это вечно сердиться…

— История эта давняя.

— Грех молодости…

— А каждому греху — прощение.

— И волк теперь совсем не такой, каким был раньше.

— Никто не имеет права отвергать благие намерения.

Родители ушам своим не верили.

Отец резко оборвал эту возмутительную речь в защиту волка и отругал дочек, назвав их пустомелями. Затем он постарался привести самые убедительные примеры и доказать им, что волк всегда останется волком и надеяться, что он может измениться к лучшему — противно здравому смыслу, а если он вдруг и прикинется добродушным, то станет лишь еще опаснее, чем всегда.



Пока он все это говорил, девочки вспоминали, как они прекрасно играли сегодня в лошадки и в лапту, как радостно и до упаду смеялся волк, широко разевая пасть.

— Так что сразу видно, — заключил свою речь отец, — что вы просто никогда не имели дела с волком…

Тут младшая толкнула в бок старшую сестренку, и обе расхохотались прямо в глаза отцу. В наказание за наглость их уложили спать без ужина, но даже после того, как их заточили в кроватки, они еще долго смеялись над родительской наивностью.

Все дни до следующего четверга девочки не могли дождаться, когда же они наконец увидятся со своим другом, и, сгорая от нетерпения, что ни день играли в волка, а мать сердилась, чувствуя, что ее дразнят. Маринетта монотонно напевала:

— «Прогуляемся вдоль леса, пока волка не видать. Волк, ты здесь? Ты меня слышишь? А что делаешь сейчас?»

И Дельфина, спрятавшись в кухне под столом, отвечала: «Надеваю рубашку». Маринетта задавала свой вопрос столько раз, сколько надо было, чтобы волк нацепил на себя все, что полагается, от носков до большой сабли.

Весь смысл игры заключался в том, что волк должен был появляться внезапно и совсем необязательно ему было быть полностью одетым. И частенько он набрасывался на свою жертву без пиджака или даже в одной шляпе — больше на нем ничего не было.

Родителям игра не очень-то нравилась. Да и слушать без конца одно и то же им осточертело. На третий день они запретили дочкам играть в волка, сказав, что у них уже уши вянут. Разумеется, ни во что другое девочки играть не желали, и до самого четверга в доме стояла тишина.



Все утро волк умывался, старался как мог почистить да распушить шерстку. Он стал так хорош собой, что все лесные обитатели, его знакомые, проходили мимо, не сразу узнавая его. На поляне две вороны, позевывавшие по своему обыкновению после завтрака на полуденном солнышке, спросили его, что это он нынче такой красивый.

— Я иду к своим подружкам, — гордо ответил волк. — Они ждут меня сегодня к себе в гости.

— Должно быть, они очень хорошенькие, раз ты так старался.

— Еще бы! Таких беляночек нигде больше не найдете.

Вороны снова разинули рты, теперь уже от восхищения, но старая болтунья-сорока только ухмылялась:

— Слушай, волк, я твоих подружек не знаю, но или я сильно ошибаюсь, или ты выбрал самых пухленьких и мягоньких…

— Замолчите вы, язык у вас без костей! — в гневе закричал волк. — Так вот всегда и бывает — послушают, что старая сорока наболтала, и прости-прощай доброе имя! Но совесть у меня, по счастью, совершенно чиста!

Когда волк подошел к дому, ему не пришлось стучать в окно: обе девочки уже ждали его у порога. Они долго целовались и обнимались, еще дольше, чем при прощании, потому что за неделю ожидания страшно соскучились.

— Ах, волк, — сказала та, что была посветлее, — в доме было так грустно всю неделю. Мы все время говорили о тебе.

— И знаешь, волк, ты был прав: родители не хотят верить, что ты можешь быть добрым.

— Это меня нисколько не удивляет. Если бы вы знали, что мне сейчас одна старая сорока…

— Но мы все-таки тебя очень защищали, волк, а родители за это отправили нас спать без ужина.

— И в воскресенье запретили нам играть в волка.

Троим друзьям так много надо было сказать друг другу, что, и не думая пока об играх, они сели у огня. Волк не успевал отвечать на вопросы девочек. Они хотели знать, что он делал всю неделю, не мерз ли, зажила ли его больная лапа, виделся ли он с лисой, с бекасом и кабаном.

— Знаешь что, волк, — говорила Маринетта, — когда настанет весна, ты поведешь нас далеко-далеко, в дремучий лес, туда, где живут все звери, ладно? И нам с тобой не будет страшно.

— Весной, мои дорогие, вам в лесу бояться будет нечего. До весны я всех в лесу так перевоспитаю, что самые свирепые звери будут нежнее барышень. Вот послушайте, позавчера я встретил лисицу, которая только что передушила целый курятник. Я сказал ей, что так дальше продолжаться не может, что этот образ жизни ей пора менять. Ну уж я ее так отчитал! И она, обычно такая злющая, знаете, что мне сказала: «Ах, волк, я только и мечтаю последовать твоему примеру. Давай поговорим об этом чуть позже, я поразмышляю на досуге о твоих добрых советах и тут же исправлюсь». Вот как ответила, хоть она и лиса.

— Ты такой добрый, — прошептала Дельфина.

— Да, я и правда добрый, тут и спору нет, но родители-то все равно в это никогда не поверят. А мне так обидно!

Чтобы отвлечь волка от тягостных размышлений, навеявших на него такую тоску, Маринетта предложила сыграть в лошадки. Волк был еще азартнее, чем в прошлый четверг. Когда эта игра закончилась, Дельфина предложила:

— Волк, а что, если мы сыграем в волка?

Игра была для него в новинку, ему объяснили правила, и уж, естественно, волком должен был быть он. Он спрятался под стол, а девочки ходили мимо него взад и вперед и пели:

— «Прогуляемся вдоль леса, пока волка не видать. Волк, ты здесь? Ты меня слышишь? А что делаешь сейчас?»

Волк отвечал, держась за бока и умирая от смеха:

— Надеваю кальсоны.

Продолжая хохотать, он говорил, что надевает брюки, подтяжки, пристежной воротничок, жилет. Когда дело дошло до ботинок, он посерьезнел.

— Я пристегиваю портупею, — сказал волк и как-то странно хихикнул. Ему стало не по себе, тревога теснила грудь, и он принялся царапать когтями пол в кухне.

Перед его сверкающими глазами мелькали ноги девочек. По спине пробежал холодок, челюсти судорожно сжались.

— Волк, ты здесь? Ты меня слышишь? Что ты делаешь сейчас?

— Беру свою большую саблю! — сказал он глухим голосом, и мысли у него в голове спутались окончательно. Он уже не видел ног девочек, только чуял их.

— …Волк, ты здесь? Ты меня слышишь? Что ты делаешь сейчас?

— Сажусь на лошадь и выезжаю из леса!

И волк, страшно зарычав, одним прыжком выскочил из-под стола, оскалив зубы и выставив когти. Девочки даже не успели испугаться, как были проглочены. По счастью, волк не умел открывать двери и поэтому оказался заточенным в кухне.



Когда родители вернулись, они просто-напросто вскрыли ему брюхо и освободили дочек. Но это, по правде говоря, в игру уже не входило.

Дельфина и Маринетта немножко рассердились на волка за то, что он ни с того ни с сего взял да и съел их, но они так хорошо играли вместе, что упросили родителей отпустить его на волю. Навощив два метра крепкой веревки, родители основательно зашили волчье брюхо огромной иглой для стежки матрасов. Девочки плакали, потому что волку было больно, но он, сдерживая слезы, говорил:

— Ничего-ничего, девочки, так мне и надо, я не заслужил вашей жалости. Клянусь вам, никогда больше я соблазну не поддамся. И вообще теперь я, как только увижу детей, сразу буду убегать от греха подальше.

Похоже, волк свое слово сдержал. Во всяком случае, с тех пор, как приключилась эта история с Дельфиной и Маринеттой, никто больше не слышал, чтобы он съел какую-нибудь маленькую девочку.