"Надувной доброволец" - читать интересную книгу автора (Айлетт Стив)

Проблемы со священником

И тут вплывает Пустой Фред, вырядившийся коппером, такую песню ты пытаешься спеть.

- Да.

- Ты собираешься в этом упорствовать?

— Я говорил, он был экспертом. Потом Войска Годбера приземлились обнажёнными на рынке и начали орать на перепуганных охотников за сделками.

— И что же орали Войска?

– “Оставьте меня, наконец, в покое”. И я убежал.

Потому что Академия Омаров преследовала меня.

— Ясно.

— Вы понимаете, что я имею в виду, когда говорю, что Академия Омаров преследовала меня.

— Ты имеешь в виду всех.

— Десять из десяти, Сынок Джим — неплохой результат.

И я столкнулся с замученным клоуном, у которого пар дымился из вертикального ротового отверстия. Моя голова, легла на плечо мученика и светила, как красный фонарь.

В начальной стадии яд хорошо расслабляет, да вы знаете.

Он издал странный вздох.

— С трудом верю. Ты считаешь, что дискуссия с демонами — неплохой повод посмеяться? Кекс с изюмом травм, что ты зовёшь детством, заставляет тебя недоверчиво пробовать на зуб монету реальности.

— Не совсем так, падре. Просто ужасно скучно. К счастью, это местный стиль, так что никто не замечает.

— Ты считаешь себя нормальным?

— А разве не у всех член снабжён рёберной клеткой?

Он с шумом вдохнул через ноздри. Следом суждение.

— Ты кончишь, вычерпывая глаза и бальзамируя тела за компанию, брат.

— Интересная мысль, падре — да я…

— Опасный человек. Нож, прижатый к животу нашего общества. Как можешь ты жить с таким клубком змей в голове? Я трепещу от одной мысли…

— …это всё очень здорово, падре, но можешь ли ты…

— …найти способ действовать в этом мире, невзирая на бремя зла, способное распластать бетонную обезьяну.

— …ты будешь слушать мою исповедь или нет, ублюдок? Кулак расщепил переборку, и вся жалобная коробка начала валиться среди наших собственных криков и криков ублюдков, ждущих в очереди снаружи. Он вылез из своей двери, а моя упёрлась в пол, и меня оставили там “пылать”. Так они думали. На самом деле я принёс с собой сала, так что можно было получить немало удовольствия. По крайней мере, проявил плёнку, но пока я был там занят, Эдди решил прекращать с подземной лабораторией и попытался найти нормальную работу — потом он обо всём рассказал. Он передал интервьюеру CV, состоящий из набросков черепах. — Вот, возьмите, — сказал он, передавая его, — прошу, вонзайте мослы.

— Расскажите мне, как вы видите ваше будущее?

Эдди знал, что последует этот вопрос, и заготовил небольшую речь.

— Будущее — это то, за что отвечают бюрократическими голосами. Бюрократические голоса, прежде всего, — тона веры и глаза, что искрятся, в моей жизни они подобны любви. Будущее? Металлическое дыхание под старыми небесами. Мутирующие карты, отражение города на пляже. Уши с булавочную головку, равновеликая философия. Будущее. Будущее за нами.

— Это… весьма оригинальная, и, рискну сказать, вдохновляющая точка зрения. Какова ваша нынешняя среда обитания?

— Заразные кошки, кишащие руины.

— И что вы считаете своим величайшим достижением?

— Я абсолютно безупречен.

— Вы когда-нибудь рассматривали своё лицо?

— Никогда.

- Ваше лицо куда важнее, чем вы считаете. У меня здесь дюжина отчётов о том, что оно стоит пятьдесят две штуки. Я собирался предложить вам всё, что угодно, но теперь, видимо, не смогу. Нет, мы пошлём вас в космос, Эдди.

— Космос? Зачем?

— По возвращении вы распугаете горожан с улиц, и я смогу хоть раз спокойно дойти до дома.

— Можно выйти на минутку?

И он бежал так быстро, как только его несли руки и ноги. Гипнотическая неспособность Эдди вести себя по-мужски заставляла нас кататься по полу от смеха.

— Ползая в углу в пустой ванной, Эдди, перевариваешь волосы и косметику. Вот как ты кончишь, о да, теперь я знаю.

— Не знаешь.

— Мелешь публике, что приватность становится сигналом “занято”, а, Эдди?

— Только не я.

И он сделал ещё одну попытку в лаборатории. На этот раз вырастил официанта. В свете единственной голой лампочки его кокон выглядел исключительно подозрительным. В протоплазме его сопротивление уменьшилось под бременем химического снотворного. Говорили, что есть приют специально для таких личиночных и, временами, жестоких трансформаций, с помощниками, чтобы убирать слизь. Так вы не верьте. Если бы что-нибудь подобное существовало, это была бы многомиллионная индустрия, а не фирма на один домик.

Я одиноко сидел в лаборатории, когда он начал просыпаться, пихаясь в эмбрион. Но вот он родился во взрыве зародышевого молока, он был так похож на настоящего официанта, что я ударил его по яйцам, а потом размозжил голову куском камня. Я ещё добивал его, когда пришёл Эдди и увидел этот кошмар.

— Ладно, Эдди, — пропыхтел я, успокаиваясь, — как ты видишь, трещины идут прямо у него по лицу, будто в окно попал камень.

— Чем это вызвано?

— Ему в лицо попал камень — и ты знаешь, почему.

— Объясни мне.

— Потому что он сам напросился.

— Словами?

— Нет, не словами, нет — действиями и своим пониманием их неизбежных последствий. Ведь каждый их знает.

— Может, он не знал.

— Уверяю тебя, их знает каждый.

- Ладно, брат. Вернёмся к разбитому лицу, как так вышло?

— Я же как раз объяснял тебе ситуацию во всей красе?

— Да объяснял. Можно ли это в какой-то степени считать, что это и есть жизнь за жизнь, как ты поклялся дьяволу, когда увернулся от расстрельной бригады?

— Ни малейшего шанса, Эдди — но давай позовём коронера, чтобы он поставил печать достоверности, а?

Может старик Джон Сатана думает, это пучка.

Деформации проявились на посмертной фотографии его синего перепуганного лица — кости, как хот-доги, искажали его спокойствие, покалеченные кисти, собачьи зубы и прочее оборудование, оставшееся у него в глотке. Свёрнутый ковёр торчал у него из задницы. Золотой порошок клубился из бока. Вся процедура была трудна и неудобна.

— Уже всё? — спросил Мэр.

— Да, — ответил фотограф, стремительно пакуя технику.

— Слава Богу — какая трагедия для этого талантливого господина, давайте поскорее пойдём отсюда.

И я подумал, сколь мало мы знаем, сколь мало мы действительно знаем о наших внутренностях.

И вновь мы вырвались из лап закона — вместе с лапами обезьян-берсеркеров они вполне себе могли скрепить наш арест. Но я не буду притворяться, я утратил память о зрелище этих шимпанзе в работе. Потом я, помню, говорил, что шляпы держат нас на плаву. Вот насколько дезориентировало меня их буйство — завертело мои руки вертолётом. Пытался говорить и свистеть одновременно.

Потом кошмары. Тяжко скованный и согнутый опиатами, я резюмировал свою ситуацию представленную головой на блюде, грубостью на отказ, музыкой и приятной компанией. Отрицать всё, что скажет Эдди, схватив меня за руку за миг до того, как вломится полиция. В огонь с концами, когда взорвётся дверь. Устыдители, физика долларов и вывернутая память. И я проснулся с криком — одним из лучших, что я слышал в жизни.

Пошёл посоветоваться с Бобом о толковании. Посмотрел его жилище.

— Что в ящиках, Боб — кладбищенская земля?

— Я посвятил свою комнату тявкающей статистике.

— А тут что? — спросил я, склоняясь над бортом пиджака.

— Клапаны достоинства.

— Ладно, Боб, хватит неопределённости — что значил мой сон? Голова на блюде?

- Ты выращивал головы, брат — ты помнишь. — И он объяснил. То чувство власти, что было немаловажной частью пожирания голов вместо яиц по утрам, когда лицо головы мутно и измождено жизнью после смерти, было столь скучным для меня, что я забывал его по мере описания. Боб увидел в нём великую тайну, вот и всё. — И даже не прикасайся к морде овцы, — сказал он зловеще.

— Должен ли я позволять овце прикасаться к моему лицу? — спросил я легкомысленно и засмеялся над его свирепым взглядом. Еле заметный желоб у него на лбу дал мне понять, что его мало волнуют мои разговоры о моей нежной любви.

— А ты у нас редкая штука, брат, — сказал Минотавр в магазине. — Пускай раскатывают и освещают старый счёт собственными кувалдами. Вот истинный путь.

— Тогда спасибо, брат, — сказал я, и лишь его внезапный взгляд прояснил, что он собирался выкатить претензию.

— Отравить или избить, брат — выбирай.

— Ни то ни то.

— Нет ни времени, ни пространства, — ответил он, загоняя жуков в трубку и чиркая спичкой. Насекомые, сгорая, хлопали и трескали. — Бойся человека, коли думаешь, что печь — это конец. Отравить или избить?

— Единственные варианты, брат?

— Именно.

— Дай подумать. Отравить или избить. Не понимаю.

— Всё просто. Ты встал у меня на дороге.

— Но почему столь ограниченный выбор, Бебз? Надеюсь, ты не считаешь меня недостойным внимания?

— О, я глубоко тебя уважаю — уверен, ты понимаешь.

— Пытаюсь. Пытаюсь понять, но вот я между молотом и твёрдой поверхностью, брат — отравление или эдакое… многочисленные удары, да?

— Мухи не колеблются.

— А? О, знаешь, давай, ты решишь за меня — у меня не выходит,

— Отлично.

Игрушки ревущей массой налетели на еду.

Три часа спустя, в изорванной одежде, я ввалился в бар.

— Что случилось?

— Робот, — выдохнул я, — Лицо, как пожарная сигнализация. Ворвался с криками. Всё, что я помню.

— Надо было переродиться в раненого и потерявшего сознание человека, — сказал Фред.

— А где ты был? — спросил Боб.

— В Магазине Ярости.

— О, Минотавр безвреден, как скорпион под пресспапье — наверно тебе приснился плохой сон.

Я уже изготовился поднести спичку к гвоздебомбе моих мнений, когда вошёл Эдди и, на волне честолюбия, попытался представить нас кому-то, кто не был

собой. Это был парень из Войск Годбера, вошедший с таким высказыванием:

— Я Мистер И-И-И-И-И-Иисус!

— С тобой всё нормально?

— Гадские ублюдочные конвульсии — снова! А!

— Иисус, проклятье, Христос.

— А-А-А — И-Иисус! Х-х-х-й-й-И-И-и-и-и-и-й-и-х-х-л-х-х-!

— Уберите отсюда этого ублюдка, — завопил я, — принесите мне стакан воды.

— А что с его конвульсиями, брат? — крикнул Пустой Фред.

— Электрические толчки и договор с ситуацией колебания, когда меньше всего этого ожидаешь.

— Я знаю, что они такое — а что с ними делать, брат.

Он ломает мебель, куда его ни приведи.

— Пускай хозяева переживают.

— Именно это я и говорю, брат.

— В тюрьму его. Или заманить в клетку хлыстом и стулом? Пытать? Кто я такой?

— Ты как себя чувствуешь, брат?

— Я сберегу свои идеи до момента, когда все будут идеально готовы воспринять их. Чувствую себя восхитительно.

- Что?

— Не лезь.

— Что?

— Я ангел, коему осталось двенадцать часов.

— У него крыша поехала. Боб! Эдди! Помогите!

— Приманите солнечный свет с этих гадских деревьев.

— Эдди! Боб! Брат! Брат!

Прекрасный припадок — мирового класса.

Так или иначе, инопланетяне начали, как и сообщалось, захватывать нас, утомив всех до невозможности своими младенческими криками. Кто бы мог предсказать, что мы будем вспоминать о своём одиночестве такой тоской? Пастораль стогов сена оказалась полна космических кораблей, и кучу собак передавили посадочными стойками. И если мы внимательно приглядимся к форме клыков на яблоке раздора, здесь, и здесь, я думаю, мы сможем категорично заявить, что это не свинья, а спаниель, и, кстати, да, я убил его.