"Антон Твердов. Реквием для хора с оркестром " - читать интересную книгу автора

они вращались в одной и той же компании и, не особенно утруждая себя
посещением школьных уроков, все свое время проводили на улице. Да и дома им
делать было в общем-то нечего. Гошу, который никогда не знал ни отца, ни
матери, воспитывали две древние старушки, называвшие себя его бабушками.
Одну бабушку звали Степанида Прокофьевна, а вторую - просто Прокофьевна,
потому что своего имени вторая бабушка, кажется, не помнила вовсе. Позднее
Гоша стал задумываться о том, кто из этих старушек его настоящая
родственница, но к окончательному выводу так и не пришел. Бабушки очень были
похожи друг на друга, но совершенно не похожи на Гошу. Степанида Прокофьевна
представляла собой крохотного, сморщенного пупса, изумлявшего всех своей
удивительной худобой (налетевший как-то невесть откуда на тихий вообще-то
город Саратов сильный ураганный ветер застал Степаниду Прокофьевну сидящей
на лавочке возле дома - и так как ветер не менял своего направления,
Степанида Прокофьевна, не имея сил подняться, просидела приплюснутая к
лавочке почти двое суток), - а вторая бабушка - просто-Прокофьевна -
выглядела как сильно усушенная копия Степаниды Прокофьевны.
Гоша, в отличие от своих воспитательниц, был мальчиком крупным - до
восьмого класса его частенько дразнили во дворе жирдяем, но после восьмого
класса охотников таким образом поразвлечься не нашлось - Гоша как-то
неожиданно вытянулся за лето и превратился в массивного верзилу, ростом и
размерами напоминавшего больше тридцатилетнего мужика. Бабушки, заметив
перемены в облике своего воспитанника, решили не баловать его дальнейшим
посещением общеобразовательных уроков, забрали из школы Гошины документы и
настоятельно посоветовали ему не трепать дурака по улицам, а начать
зарабатывать деньги.
Тут не лишним было бы обмолвиться о том, что Гошины старушки
подразумевали под словом "заработок". За всю свою жизнь Степанида
Прокофьевна и просто-Прокофьевна не проработали ни дня, зато успели отсидеть
немалые годы в различных исправительно-трудовых колониях по всей стране и
очень гордились тем, что суммарное количество лет, проведенных ими в неволе,
на порядок превышало по длительности человеческую жизнь средней
продолжительности. Ясно, что из зоны бабушки прихватили богатый жизненный
опыт и сочный тамошний лексикон - пичкали они и тем и другим Гошу ежедневно,
вперемешку с дрянной гороховой кашей, концентрат которой старушки
приобретали на чудом выхлопотанные крохотные пенсии. Гоша лагерную науку
вместе с кашей глотал, не разжевывая, и уже ничему не удивлявшиеся соседи по
дому привыкли видеть его - гориллоподобного переростка - сидящим вместе со
своими старушками на лавочке и перекидывающимся с ними малопонятными
репликами, складывающимися в диалог, вроде следующего:
- Мусорок наш участковый Пантелей завскладом Нинку в подсобке харил и
ксиву свою выронил, - почесывая коротко стриженную голову массивной лапищей,
ронял Гоша. - Потом нажрался, пошел домой, заспался и, конечно, все забыл...
- Какую Нинку? - скрипела Степанида Прокофьевна. - На которой дядя Ваня
из третьего, подъезда инфаркт схватил и помер?
- Не...
- Дядя Ваня, сукоедина, от бухла дубаря врезал, - включалась в разговор
просто-Прокофьевна. - Нинка - она тут ни при чем. На Нинке, кроме трипака,
ничего другого подхватить нельзя. Видела я ее вчера. Иде-от, косяка по
сторонам давит, а у самой платье на жопе по шву... Не, вялые бабы стали в
наше время, то ли дело мы были... Помнишь, старая, как на Ропчинской