"Марк Твен. О парикмахерах" - читать интересную книгу автора

посреди комнаты, и зазубрил нелепые сообщения о давно забытых событиях.
Но наконец подошла и моя очередь. Раздался голос: "Следующий!"- и я,
разумеется, попал в руки No 2. Вечное невезение! Я кротко сообщил ему, что
спешу, и это подействовало на него так сильно, будто он никогда не слыхивал
ничего подобного. Резко запрокинув мне голову, он подложил под нее салфетку.
Он пробрался под мой воротничок и засунул туда полотенце. Исследовав своими
когтями мои волосы, он объявил, что их необходимо подравнять. Я ответил, что
не собираюсь стричься. Он исследовал их снова и повторил, что они слишком
длинны, - теперь так не носят, и будет гораздо лучше, если мы немного
срежем, особенно на затылке. Я доложил ему, что стригся всего неделю назад.
Окинув мою голову тоскующим взглядом, он пренебрежительно спросил, кто меня
стриг. Но я проворно отпарировал: "Вы сами!", и тут он спасовал. После этого
он принялся взбивать мыльную пену, поминутно останавливаясь, чтобы окинуть
себя взором в зеркале, критически оглядеть в нем свой подбородок или
внимательно рассмотреть какой-нибудь прыщик. Потом он тщательно намылил одну
мою щеку и уже хотел намыливать другую, но тут его внимание отвлекла собачья
драка, - он помчался к окну и, став около него, принялся глядеть, что
происходит на улице; при этом он, к моему великому удовольствию, лишился
двух шиллингов, проиграв их остальным парикмахерам, так как поставил не на
того пса. Наконец он кончил меня намыливать и начал рукой втирать пену.
Он уже принялся было точить на старой подвязке бритву, но тут завязался
спор о каком-то галантерейном бале-маскараде, где он прошлой ночью,
разодетый в красный батист и поддельный горностай, изображал короля. Его
поддразнивали, напоминая о некоей девице, которая не устояла перед его
чарами, и он, польщенный, любыми средствами старался продолжить разговор, но
при этом делал вид, будто шуточки товарищей ему неприятны. Все это привело к
тому, что он еще чаще стал вертеться перед зеркалом, отложил бритву, с
особой тщательностью расчесал свои волосы, выложив их перевернутой аркой на
лбу, довел до совершенства пробор на затылке и соорудил себе над ушами два
милых крылышка. Тем временем мыльная пена у меня на лице высохла и въелась
до самых печенок.
Наконец он взялся за бритье, вонзившись пальцами п мое лицо, чтобы
натянуть кожу, толкая и швыряя мою голову в разные стороны и заботясь лишь о
том, чтобы ему удобнее было брить. Пока он выбривал наименее чувствительные
места, все шло хорошо, но когда он принялся скрести, драить и дергать
подбородок, у меня хлынули слезы. Из моего носа он сделал рукоять, чтобы
удобнее было выбрить все уголки на верхней губе, и тут благодаря косвенным
уликам я обнаружил, что в числе его обязанностей в парикмахерской входила
чистка керосиновых ламп. Мне всегда было интересно знать, кто этим
занимается - хозяин или мастера.
Я принялся гадать, где он меня на этот раз порежет, но не успел еще
что-нибудь придумать, как он уже резанул мой подбородок. Он немедленно
подточил бритву, хотя ему следовало сделать это значительно раньше. Я не
люблю гладко выбриваться и вовсе не хотел, чтобы он прошелся по моему лицу
еще раз. Всеми силами старался я убедить его отложить бритву, страшась, что
он снова примется за подбородок - самое чувствительное место на моем лице,
- здесь бритва не может прикоснуться дважды, чтобы не вызвать раздражения;
но он уверил меня, что хочет лишь пригладить небольшую шероховатость, и в
тот же миг промчался бритвой по запретному месту, где, как я и опасался,
мгновенно, словно откликнувшись на зов и причиняя жгучую боль, выскочили