"Марк Твен. [В Риме]" - читать интересную книгу автора

об этом рассказывает Колизей. Трудно найти более достойное воплощение и того
и другого. Бродя по современному Риму, мы могли бы усомниться в его былом
величии, в том, что он когда-то насчитывал миллионы жителей; но, глядя на
это упрямое свидетельство того, что для любителей развлечений среди своих
граждан городу пришлось выстроить театр на восемьдесят тысяч сидячих и
двадцать тысяч стоячих мест, легче поверить в его прошлое. Длина Колизея
превышает тысячу шестьсот футов, ширина его - семьсот пятьдесят футов, а
высота - сто шестьдесят пять. Он имеет форму овала.
В Америке, наказывая преступников, мы извлекаем из них пользу. Мы
отдаем их внаймы фермерам или заставляем делать бочки и строить дороги, что
приносит государству доход. Так мы сочетаем коммерцию с воздаянием за грехи
- и все довольны. А древние римляне сочетали религию и развлечение.
Поскольку возникла необходимость уничтожить новую секту, так называемых
христиан, они сочли за благо сделать это таким образом, чтобы государство
получило выгоду, а публика - удовольствие. К поединкам гладиаторов и другим
зрелищам прибавился еще один номер - на арену Колизея стали иногда выводить
членов ненавистной секты и выпускать на них диких зверей. Считается, что в
Колизее приняли мученический венец семьдесят тысяч христиан. Поэтому его
арена стала в глазах последователей Христа священным местом. И это
справедливо; ибо если цепь, которой был скован святой, и следы, которые он
оставил, наступив на камень, овеяны святостью, то, несомненно, свято место,
где человек отдал жизнь за свою веру.
Семнадцать - восемнадцать столетий назад Колизей был главным театром
Рима, а Рим был владыкой мира. Здесь устраивались великолепные празднества,
на которых присутствовал сам император, первые вельможи государства, знать и
толпы граждан поплоше. Гладиаторы сражались с гладиаторами, а иногда с
пленными воинами из далеких стран. Это был главный театр Рима - то есть
всего мира, и светский щеголь, который не мог при случае бросить небрежно:
"Моя ложа в Колизее", не бывал принят в высших кругах. Когда торговец
платьем хотел заставить соседа-бакалейщика позеленеть от зависти, он покупал
нумерованные места в первом ряду и рассказывал об этом каждому встречному.
Когда неотразимый приказчик галантерейной лавки, повинуясь врожденному
инстинкту, жаждал поражать и ослеплять, он одевался не по средствам и
приглашал в Колизей чужую даму сердца, а потом, довершая уничтожение
соперника, угощал ее в антрактах мороженым или, подойдя к клеткам,
тросточкой из китового уса дразнил мучеников для расширения ее кругозора.
Римский денди чувствовал себя в своей стихии, только когда, прислонившись к
колонне, он покручивал усы и не замечал дам; когда он разглядывал в лорнет
кровавые поединки; когда, вызывая зависть провинциалов, он презрительно
цедил замечания, которые показывали, что он в Колизее завсегдатай и ничто
ему здесь не в диковинку; когда, зевнув, он отворачивался со словами: "И это
звезда! Размахивает мечом, как бандит-недоучка! В деревне он еще как-нибудь
мог бы сойти, но - в столице!"
Счастлив бывал безбилетник, пробравшийся в партер на утреннее
представление в субботу; и счастлив бывал римский уличный мальчишка, который
грыз орехи на галерке и с ее головокружительной высоты отпускал шуточки по
адресу гладиаторов.
Мне принадлежит высокая честь открытия в мусоре Колизея единственной
афиши этого заведения, которая уцелела до наших дней. Она все еще хранит
многозначительный запах мятных леденцов; уголок ее, видимо, жевали, а сбоку