"Прочитал? Передай другому" - читать интересную книгу автора (Селянкин Олег Константинович)

ТЕТРАДКА ТРЕТЬЯ

Окончилась практика, вернулись мы в училище — тут мне сочувственно и сообщили о кончине Дмитрия. Не в схватке с диверсантом, шпионом или другой какой сволочью погиб он, а скончался от перитонита. Дескать, когда «Комсомолец» бороздил Балтийское море у южной оконечности Швеции, брат почувствовал боли в животе. Какое-то время еще крепился, но потом все же обратился за помощью к корабельному врачу. Тот только коснулся пальцами его живота — сразу поставил безошибочный диагноз: аппендицит.

Дмитрия, разумеется, положили в корабельный лазарет. И сразу же самым полным ходом попер «Комсомолец» в Кронштадт. В рекордный для себя срок дошел до него. И на «скорой помощи» доставили Дмитрия в морской госпиталь. Лучшие хирурги его там уже ждали. Но все равно было уже поздно: перитонит оказался сильнее медицины.

Все это скупыми словами поведал мне наш командир роты. Затем отдал все вещи Дмитрия.

Не брата, а вещи его я привезу деде…

В тот день впервые в жизни я попытался напиться. И не смог: душа категорически отказывалась принимать водку.

И вовсе скрючило деду, когда я рассказал ему о смерти Дмитрия и бережно положил на кровать его обмундирование. Потом, во время своего месячного отпуска, я не раз видел, как деда, разложив на обеденном столе или на своей узкой и жесткой лежанке фланелевку Дмитрия, гладил ее иссохшей рукой и беззвучно шевелил губами.

Может быть, молился? Упрашивал Бога быть помилостивее хотя бы ко мне?

Деда умер в ноябре этого же года. Похоронили его без меня: пока извещение о смерти деды дошло до училища, необходимость моего приезда на похороны отпала сама собой.

Деда умер в ноябре, а в первых числах декабря (вскоре после начала войны с Финляндией) на имя начальника училища я написал рапорт с просьбой об отправке меня добровольцем на фронт. Откровенно говоря, без деды и Дмитрия постылой казалась мне жизнь вообще, вот и оформил ту бумагу.

В порядке исключения, как уральца и хорошего лыжника, меня зачислили в лыжный батальон.

Когда в марте 1940 года я вернулся в училище, на моей фланелевке поблескивала медаль «За отвагу». Тогда у нас было еще очень мало воинов, отмеченных правительственными наградами. Потому мне сразу же присвоили звание помкомвзвода и сказали, что поскольку я воевал, а не сгребал клешем пыль на Невском проспекте, мне предоставляется право самому сделать выбор: с осени снова начать учебный год на этом же курсе или поднатужиться и сдавать государственные экзамены вместе со своим классом.

Я выбрал последнее. И уже в июне 1940 года мне было присвоено звание лейтенанта.

Назначение я получил на подводную лодку, где и прослужил до 1941 года, в мае которого получил назначение помощником уже на более мощную лодку; она достраивалась на одном из заводов Ленинграда.

Мой новый плавучий дом оказался готов лишь процентов на шестьдесят. А многие лодки, находившиеся в боевом строю, срочно нуждались в пополнении личного состава. Людей для этой цели брали со строящихся кораблей, преимущественно с тех, кому до выхода в море оставались многие месяцы. Наша подводная лодка была именно такой. Потому уже скоро от нас забрали даже командира. Тогда и остались на нашей подводной лодке лишь механик, семь матросов и я, ставший временно исполнять обязанности командира. А если к этому добавить, что многие рабочие завода сразу после начала войны были призваны на военную службу или добровольно ушли в ополчение, то и вовсе станет ясно, что у нас не было ни малейшей надежды на быстрое вступление нашей лодки в строй боевых кораблей.

Командование тоже прекрасно понимало это. Потому уже в середине июля, когда для отступавшего фронта понадобилось срочно сформировать еще один батальон морской пехоты, я в нем оказался командиром взвода. Как свидетельствует статистика, «Ваньки взводные» на фронте долго не задерживались. Случалось, еще и фамилию своего взводного не успеют запомнить бойцы, а его уже ранило или убило. Меня судьба миловала около месяца, лишь потом вражеская пуля уловила в тот момент, когда мы поднялись в атаку. Конечно, я упал. Это было немедленно замечено моими связными. Они и доставили меня в медсанбат, а уже оттуда я был переадресован в больницу имени Мечникова. Так сказать, усиленное лечение проходил на пороге печально известного Пискаревского кладбища.