"Марина Юденич. Ящик Пандоры" - читать интересную книгу автора

были стерты и кое-где почти растворились, пропуская через себя то тени
прошлого, то странных, пугающих Ванду посланцев будущего, были как раз на
месте. Они парили в безвременье, почти не касаясь своими тяжелыми
драгоценными рамами стен, к коим ранее пригвождены были намертво. Порой,
казалось Ванде, они позволяли себе даже покинуть золоченые оковы рам, и
тогда, почти неразличимые в толпе живых людей, наводнявших старинный замок,
бродили по его пустынным коридорам, залам и лестничным пролетам, невидимые и
неприметные стороннему взору, нежились, развалясь в глубоких креслах
фамильной библиотеки, листая любимые ими некогда фолианты, бесшумно касаясь
бестелесными пальцами клавишей старинных роялей в бальных залах и
танцевальных классах замка. Иногда, в те редкие минуты, когда врачи,
сиделки, прислуга или сам сиятельный барон, взявший за обыкновение подолгу
сидеть у постели страдающей жены в тяжелом глубоком кресле, специально
доставленном в спальню из его кабинета, на время покидали ее, словом, когда
не случалось подле больной никого, люди с портретов неслышно проникали в ее
прохладную большую спальню и, низко склонившись над ложем, подолгу
вглядывались в помертвевшее лицо Ванды. Она уже привыкла к ним, перестала
бояться и кричать при их появлении, вызывая переполох прислуги и сиделок. И
даже постепенно начала различать каждого пришельца: одних встречала тихой
лучистой радостью своих прекрасных глаз, присутствие же других, напротив,
терпела с трудом, отводя глаза или прикрывая их тяжелыми веками. На то были
причины: каждый из них по-разному относился к ней. Более всего было,
конечно, холодного любопытства, праздного интереса или легкого
сочувственного внимания. Но иногда в их туманных взглядах читала она и
отчетливую нескрываемую ненависть, и тихое нежное сострадание. В такие
минуты Ванда жалела, что ранее никогда не расспрашивала мужа о тех, чьи
портреты украшали бесконечные галереи и коридоры замка. Кем приходились они
ему, какие узы связали воедино столь непохожих друг на друга людей под
огромной ломаной, крытой красной черепицей и украшенной резными - на все
четыре стороны света - башнями крышей. О том, что возможность узнать об этом
может еще представиться ей в будущем, иными словами, о том, чтобы,
поправившись, вернуться из своего туманного зыбкого мира обратно к той
чудной, но такой короткой жизни, которой Господь Бог наградил ее, прежде чем
призвать к себе, на неминуемый последний предел, Ванда мечтать не смела.
Теперь, более чем когда-либо раньше, она была уверена, что душу ее снедает
страшная, неведомая докторам болезнь - дьявольское наваждение, которое
медленно, но неуклонно затмевает перед ней картину Божьего мира, растворяя в
ней любимые образы и предметы, с тем чтобы уже в самое ближайшее время
окончательно сомкнуться вокруг непроглядным мраком, поглощающим всю ее,
маленькую, несчастную, так долго страдавшую и так мало познавшую счастья
Ванду.
Она по-прежнему не воспринимала никакую жидкость, кроме как посредством
мучительных инъекций. Страдала от жажды, а более того от невозможности дать
хоть какие-то объяснения многочисленным докторам, терзающим ее самыми
разными, порой совершенно непонятными, порой оскорбительными для нее
вопросами.
Однако окружающие, и прежде всего сам барон фон Рудлофф, настроены были
совершенно иначе.
Появившийся в первые же дни ее недуга, когда, презрев ее запреты и
мольбы, муж все-таки прибег к консультациям известного психиатра, немолодой,