"Анатолий Удинцев. Розыск (Повесть, Сб. "Поединок", 16)" - читать интересную книгу автора

угрожающе придвинулся он к Селезневу. - В июне уходить буду, решено.
- Да нет, Коля, я ить не к тому... - промямлил ошеломленно Ржавый. -
Помню я, помню...
До "звонка" ему оставалось меньше шести месяцев, а тут на тебе, в
побег уходить!
- Дак ить июнь-то не время "на ход" идти! - все-таки попытался
возразить Селезнев. - Голодновато в тайге-то, да и...
- А это уже твоя голова пусть болит, где нам по пути магазин
подломить! - оборвал его Рыбаков. - И не вздумай финтить! Не дай же бог,
если только до кумовьев* базар наш дойдет - убью.
_______________
* К у м о в ь я (жарг.) - оперативные работники колонии.

Задумчив после этого разговора стал Ржавый. Даже с лица спал,
осунулся. Зайчатины в общем котле резко поубавилось, и бригада на чем свет
стоит материла контролеров, разнюхавших промысел Селезнева...
Но Рыбаков был доволен - запасать мясо начали. Стал готовиться к
побегу и он сам. Не ввязывался ни в какие зоновские свары, старался быть в
тени. В передовиках, правда не ходил, но работал с охотой и каждое утро
бегал по лесоповалу несколько километров, чтобы быть в форме. Иначе не
уйти.
А время шло. Тянулась бесконечная вереница дней, скучных и серых, как
арестантские валенки. Но северная весна постепенно брала верх над зимой -
днем солнышко начинало пригревать, снег в тайге набух и осел, обнажая
кое-где рыжие пятна прошлогодней хвои. К полудню небо становилось такой
пронзительной голубизны, что топор сам выпадал из рук, и Рыбаков
устраивался где-нибудь на штабеле свежесрубленного сосняка и замирал,
подолгу наблюдая, как легкие, насквозь просвеченные солнцем облачка
пересекали пространство над контрольной просекой запретки. Густой
смолистый запах разогретой хвои пьянил, будоражил кровь, неудержимо звал
куда-то. Думалось о воле, о женщинах, которых он знал близко и которые
были теперь фантастически недоступны.
"Ты ж во Внукове билета не купишь, чтоб хоть раз пролететь надо
мной!" - вспомнились Рыбакову слова из жалостливой арестантской песни про
окурочек сигареты со следами помады, найденный на снегу безлюдной
колымской тундры.
"Неужели все кончено? - вдруг остро пронзила все его существо
страшная мысль. - Неужели в моей жизни не будет ничего, кроме этой зоны,
где и людей-то нет, а все одни рожи, рро-жи, ррро-жи!"
Испытывая тошнотворный и едкий, как изжога, приступ злобы на прошлую
жизнь, на все то, что с ним происходит сейчас, он вскакивал со штабеля,
хватался за топор и в бешенстве принимался рубить сучья на поваленной
сосне, вкладывая в каждый удар всю ненависть свою и тоску: "И-и-йях,
и-и-и-йях, и-и-йяххх!" Соленый, едкий пот набегал со лба и застилал, резал
глаза. Злость постепенно отступала, утихомиривалась, сменялась отупением.
Он отшвыривал топор, обессиленно валился на землю и подолгу не мог прийти
в себя...
Да-а! Жизнь в колонии особого режима - не круиз на белом пароходе.
Дни здесь тянулись уныло и однообразно. Но один из них - семнадцатое мая -
Николай Рыбаков запомнил крепко.