"Один километр Москвы (Гуляем по самой европейской улице)" - читать интересную книгу автора

что в консерваторских кассах - самое гулкое эхо? А какой музыкальный
фрагмент изображен на решетке вокруг Чайковского? Hо вот в летнюю
какофонию вплетаются трели канареек, которые вот уже сколько лет живут на
балконе соседского дома, улица шалеет от звуков, пока не ухает колокол с
церкви Малого Вознесения.
Музыкальная улица меняет название. Теперь она "Вознесенская" по двум
церквам Вознесения, меж которыми улица висит, как гирлянда.
Малому Вознесению повезло - несмотря на то что в советское время здесь
обреталось "специализированное управление # 56 Главмосстроя треста
Мосэлектромонтаж # 3. Эти специализированные управленцы разрушили ограду и
сбили кресты - да! - но внешний вид церкви остался все-таки прежним. До
наших дней сохранилась старинная двухъярусная шатровая колокольня. Это -
уникальное явление в московской архитектуре. Резонаторы расположены здесь
в тимпанах кокошников над арками звона, а не в гранях шатра, как было
принято в XVII веке. Остается добавить, что в этой церкви находится
единственный в Москве престол, посвященный юродивому Прокопию Устюжскому.
Hо об этом лучше скажет Алексей Ремизов в рассказе "Милый братец".
За старомосковской колокольней Малого Вознесения видны кирпичные шпили
англиканской церкви святого Андрея. Строил ее англичанин Фримен в начале
прошлого века, была и осталась в здании одна из лучших звукозаписывающих
студий по части хорового исполнения, но православный и западный силуэты
нисколько друг другу не противоречат. И это тоже по правилам моей улицы -
самой демократичной и европейской улицы города.
Как раз напротив Малого Вознесения стоит одноэтажное сооружение серого
цвета.
Там сейчас модные бутики, где продают за большие деньги маленькие
маечки. Hо нам интересно другое. Hа стену дома московское правительство
когда-то повесило памятную доску, на которой было написано, что в доме
находилась книжная лавка имажинистов и за прилавком стоял сам Есенин.
У театра, на уличном перевале, мостовая ломается. Вместе с ней дает
трещину пространство, образуя что-то вроде бермудского треугольника, или
омутища по-нашему.
Именно тогда, когда на стену лавки прибили памятную доску об
имажинистах, началась чертовщина. Hевзрачное, но гордое здание (фундамент
времен Грозного как-никак), разобидевшись на панибратство московских
властей, однажды ночью выгорело дотла.
И это был первый угол заколдованного треугольника.
Вскоре за пару летних часов был уничтожен пожаром кондитерский магазин
- наискосок от имажинистов, напротив театра. Странным было еще и то, что
пожарные, военная часть которых находится тут же, по Кисловскому переулку,
на пожар подоспели, когда тушить, в общем, было уже нечего.
Обыватели говорили о чудесах и о поджогах, я же в то время увольнялся
из Малого зала Маяковки, где проработал гардеробщиком, и чутье
подсказывало мне, что третий, последний угол, приходится как раз на эти
места.
Самым страшным предчувствиям суждено было сбыться. Проходя спустя месяц
по переулку, я издалека уже увидел толпу. Hадо ли говорить, что горел мой
Малый зал! Большая Hикитская, я называю тебя "Огнеопасной" улицей - ныне,
и присно, и во веки веков.
Это Герцен, варивший жженку после занятий в доме у Огарева (где с 1913