"Хью Уолпол. Над темной площадью" - читать интересную книгу автора

Официантка принесла нам еду. Я занялся чаем с булочкой. Хенч машинально
проглотил свой чай. После этого он заговорил монотонным, дрожащим голосом,
глядя прямо перед собой; его глаза были устремлены в окно, куда-то вдаль, к
вершинам каменных скал, у подножия которых плескались воды Стикса. Иногда он
сбивался, глотал слова, но речь его текла сплошным потоком, словно я завел
патефон и пластинка вертелась, вертелась...
- Вы всегда были мне хорошим другом, Ган, а может, мне так казалось. Я
хочу сказать - трудно разобраться после того, что случилось, кому можно
доверять, а кому нет. Но мне теперь все равно, и вы мне не можете навредить.
И никто не может. Я хочу сказать, что теперь мне слишком поздно бояться, для
меня уже мало что имеет значение...
Он завел рассказ издалека, с того времени, как они с женой и ребенком
оказались в нищете и как он не знал, куда ему идти, где искать работу.
- Не судите меня строго, Ган, - помню, говорил он, - вы ведь никогда не
попадали в безвыходное положение, а пока человек сам не испытает и не
поймет, каково это, он не может со всей справедливостью судить... - (О Боже,
если бы он только знал!)
Ну а потом он встретил Чарли Буллера, старого приятеля, и Буллер
предложил ему поехать с ним к морю и заодно обделать кое-какие делишки. Он
поехал, и только на месте до него дошло, что Буллер задумал. В разговоре со
мной он упорно пытался мне внушить, что ни у Чарли, ни у него самого "не
было дурных помыслов". Все случилось из-за того, что Буллер за что-то
невзлюбил Борласа. Он просто хотел слегка попугать его, эту спесивую свинью.
Хенч, однако, признался, что вскоре планы Буллера приняли более конкретный
характер. Когда я прямо в лоб ему сказал, что у них было намерение украсть
бриллианты миссис Борлас, он не стал отрицать, а, припертый к стенке, начал
защищаться, пытаясь изобразить себя и своих сообщников этакими робингудами.
Борласы, мол, богатые и жадные скоты, только о себе и думают, а в это время
он с женой и ребенком буквально умирали от голода.
- Ну ладно, Хенч, - прервал я его, - давайте на этом закончим. Я ведь
не говорю, что сам не дерзнул бы ограбить леди Борлас, подвернись мне такая
возможность. Прекратите оправдываться.
Но поток излияний продолжался. Хенча нельзя было остановить. Я понял,
что это уже давно стало для него навязчивой идеей, своего рода наваждением,
и что он без конца ворошит в своей памяти события прошлых лет, будучи не в
силах их забыть. Во мраке долгих бессонных ночей его душа перед лицом
Создателя плачет и стонет, но и в слезах ему нет утешения. Нет, никакой он
не преступник и не злодей, бедняга Хенч, и отроду в нем этого не было.
Наконец мне удалось прервать поток его самооправданий. Хенч продолжил
свой рассказ. Было ясно, что окончательное решение у него созрело, когда
Буллер в красках описал ему, какой негодяй этот Борлас (от себя замечу, что
Борлас был просто беспросветный дурак). К этому прибавилось сознание
собственной беспомощности при мысли о том, что жена с ребенком голодают. Но
гораздо более сильное влияние, превосходящее все остальные доводы, на него
возымел авторитет Осмунда, которого Хенч боготворил.
Но и это слово недостаточно полно выражает то восторженное чувство,
которое Хенч тогда питал к Осмунду. Последний представлялся ему
необъяснимым, загадочным созданием, кем-то наподобие божества, только в
человеческом облике. Для него Осмунд олицетворял собой все то, чего в самом
Хенче и в помине не было: истый джентльмен, великолепно сложен и развит