"Джон Апдайк. Бек и щедроты шведов" - читать интересную книгу автора

Дома по гладкому полу Голда упорно передвигалась на четвереньках,
переползая через игрушки, и взрослые ноги, и раскиданные книги, и скользкие
стопки "Санди таймс", неостановимая, как маленький мускулистый танк. А вот
ночью, когда она захнычет и Бек вставал к ней и нагибался над кроваткой,
вынутая из ползунков, она уже не казалась мускулистой, а была один дух, одна
бездонная бессловесная жалоба, в глубину которой Бек тщился заглянуть, чтобы
понять причину. Первые шесть месяцев он просто вынимал ее из кроватки и
подносил к своей нечутко спящей молодой подруге, а та спросонья на ощупь
засовывала в маленький рот неправдоподобно большую белую, в зеленых
прожилках грудь, заглушая ропот младенческого недовольства. Но Робин надоели
молочные промочки на облегающих платьях, которые она носила на работу,
надоела тираническая власть над собой другого организма, и она отняла Голду
от груди; с тех пор Бек, держа на руках плачущее тельце, оказывался перед
выбором: сменить подгузник, или поставить греть бутылочку, или и то и
другое. Это общение ощупью с маленькой дочерью в ночные часы, когда по
Кросби-стрит уже едва сочилось уличное движение - редкие гангстерские
лимузины из Малой Италии, поздние желтые такси в клубы и из клубов, где
танцы до утра, - совсем не походило на другие краткие контакты в его жизни:
с одной стороны, он, уж хотя бы из-за своих размеров, был главный, однако
нежность и атавистический покровительственный инстинкт перевешивали и
выдвигали на первое место слабейшего.
Голда на пороге речи - она уже умела говорить "пока!" и махать на
прощанье ручкой - общалась посредством того, что в Библии обозначается
старинным словом "утроба", не только в смысле пряно пахнущего младенческого
кала, но и через разные таинственные внутренние дела: пить хочется, животик
болит, или сон страшный, или тоска экзистенциального одиночества -
что-нибудь такое, изгоняющее душу из сонного рая в многолюдный мир на поиски
утешения. Бек старался дать ей его. А в иные ночи Робин сама просыпалась, и
исходное тепло материнского прикосновения успокаивало горести ребенка. Рядом
с ними на кровати престарелый Бек чувствовал прилив умиления, присутствуя
при мягкой стыковке двух молодых женских тел. Слава богу, что Робин
встревала; но и обидно, она отнимала у него, наверно, последнюю возможность
дать удовлетворение другому существу - найти биологический ключик к другому
"я", к чудесному своему продолжению, преломленному, как палочка в воде. "Ты
- моя Нобелевская премия, - шептал он ей на ушко, пока в микроволновке
шестьдесят секунд грелась бутылочка, а они с Голдой стояли у окна и смотрели
сверху на желтую крышу одинокого такси, с тарахтением проезжающего по
булыжной мостовой в какой-то притон, где зеркала, и наркотики, и мелькающий
свет, и судорожные танцы. - Ты моя хорошая, хорошая, хорошая, - втолковывал
Бек крохе, а она вопросительно заглядывала ему в лицо, не понимая горячности
его шепота. - Ты совершенно замечательная".
Они с Голдой были одного поля ягоды - оба спали урывками, оба упрямо
ползли своим путем.
- Ты папина дочурка, - ворковала над малышкой днем Леонтина, и Беку за
письменным столом было слышно. - Такая же проказница, и волосы торчком.
- Леонтина, - иногда спрашивал он, - по-вашему, это большая ошибка, что
я завел ребенка в таком возрасте?
- Детки - дар Божий, - отвечала она, как всегда чуть-чуть нараспев. -
Они родятся, когда хочет Бог. Мамочка с папочкой, может, думают, еще не
пора, лучше погодить, но Господу известно, когда приходит срок