"Джон Апдайк. Четыре стороны медали" - читать интересную книгу автора

катастрофы, я делаю маленькие открытия о нас и спешу поделиться ими с тобой,
а тебя они почему-то вовсе не поражают, к моему разочарованию. Например,
вчера днем, когда вдруг стало бессмысленно сидеть в кресле на палубе под
лучами воскового солнца, я сообразил, складывая плед, что в сущности никогда
не считал, что ты страдаешь так же сильно, как я. Что ты несчастна, я,
конечно, знал. Я мог бы начертить график сил, сжимающих тиски, в которых ты
бьешься, я мог бы с закрытыми глазами обвести несмываемые контуры твоего
отчаяния, описать вкус ярких, мертвых его красок - словом, я так ясно мог
представить себе твою муку, что порой мне казалось, будто это моя мука. И
все же что-то мешало мне поверить до конца в истинность твоей боли, что-то
внутри меня отказывало ей в третьем измерении, и за это я сейчас запоздало
прошу у тебя прощения. Я слышу, как ты смеешься и говоришь, что прощаешь
меня, ты хочешь продолжать разговор со мной и предлагаешь обсудить детали
нашего побега... Спустя два часа мне удалось, прижимая к стойке бокал
дрожащего "Дайкири", урывками сформулировать следующую утешительную мысль;
как ни виноват я перед тобой, в одном я тебя не предал: я никогда не таил от
тебя своей любви, никогда не предлагая тебе сдерживать и ограничивать твою
любовь ко мне. На какие бы жертвы ты ни шла ради меня, каким бы мукам ни
подвергалась, я тебя не останавливал. В моей безграничной готовности
принимать твою любовь я был идеальным любовником. Другой, видя, каким
страшным пыткам и терзаниям ты себя отдаешь, мог бы из жалкого малодушия
(которое он назвал бы состраданием) сделать вид, что разлюбил тебя, и спасти
твое тело ценой твоей гордости. Но я - околдован ли я был или осознанно шел
навстречу гибели? - я упрямо не отворачивался от сжигавшего нас огня, хотя
из глаз у меня лились слезы, нос облезал, а брови дымились. Нужен был весь
мой эгоизм, чтобы не отступить и не запятнать чистоту твоего гнева. Ты не
согласна? Несколько часов я убеждал тебя, то есть засыпал твою молчащую тень
все более и более красноречивыми доводами и доказательствами, и понимание
твое все ширилось как круги на воде, какой камень ни брось.
Вконец умаявшись, я пришел, чистя зубы за тяжко мотающейся, как
маятник, занавеской в ванной, к силлогизму, который ошеломил меня, точно
открытие, касающееся судеб мира, а именно: (главная посылка) сколько мы ни
перестрадали друг из-за друга, я никогда не стану винить в своей боли тебя,
хотя, если говорить правду, виновна в ней ты и никто другой; а поскольку
(малая посылка) в нашей любви ты и я всегда были как бы зеркалом друг друга
и что чувствовал один, то чувствовал и другой, значит (заключение), ты тоже,
конечно, не упрекаешь меня. Следовательно, моя совесть спокойна. То есть
человек стал жертвой психологического парадокса: ему (или ей) постоянно
причиняют боль по той причине, что его (или ее) любят. Мелочи никогда меня
не раздражали, никогда не подтачивали моей любви к тебе: ни пылящаяся в
углах зола прошлого, ни крупицы заурядности и бесчувственности, ни даже
вдруг мелькнувшая тень физического отвращения, ни черты Марка, которые мне
было так ненавистно видеть в тебе. Нет, меня погубило то, что ты всегда была
безупречна, это искалечило мой разум и логику, извратило простые и
естественные понятия чести и долга, отняло силы и мужество. Но я на тебя не
сержусь. И потому, я знаю, ты тоже не сердишься на меня, эта мысль утешает
меня в моем отчаянии. Странно, как будто главное не в том, чтобы ты всегда
была со мной, а в том, чтобы не думала обо мне плохо.
Я очень встревожился, когда узнал перед самым своим отъездом от
Бранжьены, что тебя лечит психиатр. Я глубоко убежден, что наша болезнь