"Милош Урбан. Семь храмов " - читать интересную книгу автора

великана. Впрочем, он был куда менее прям: его кренило на сторону, он был
кривобоким, казалось, будто его ноги неправильно прикреплены к телу - правая
нога на месте левой, а левая вообще вне туловища. Его несуразность
раздражала, она возбуждала не сочувствие, а смех, за который становилось
стыдно; смех, неотступно преследуемый угрызениями совести. Несмотря на
серьезный физический недостаток, человечек передвигался весьма шустро, я
видел, как он взволнованно говорит что-то великану, без труда поспевая за
ним. Он был в сером костюме, а на голове у него красовалась, как мне в
первый момент показалось, ярко-красная шапочка. Я был настолько увлечен
наблюдением за спутником коротышки, что не успел хорошенько рассмотреть его
самого. Когда в толпе пешеходов я пересек наконец улицу, эти двое уже
исчезли. Но, как скоро выяснилось, далеко они не ушли.
В управлении я провел добрых два часа. Историей с колоколом занимался
Павел Юнек. Бывшие коллеги рассказали мне, что с лета он сделал неплохую
карьеру. Он принадлежал к числу тех, кто сразу называл Пенделманову
самоубийцей и настаивал на закрытии дела о ее смерти. Юнек получил звание
капитана и, несмотря на то, что многие были недовольны неразборчивостью его
методов, втерся в ближайшее окружение шефа уголовной полиции.
Когда Юнек заметил, с какими смешанными чувствами я, облаченный в
светлый плащ Пенделмана, переступил порог кабинета, он засмеялся и
приветствовал меня как старинного приятеля. Я знал, что его радость
фальшивая, и все же был ему благодарен. Мне - в отличие от него - было не до
смеха. Больше двух месяцев я не мог найти работу, деньги таяли на глазах, я
даже задолжал своей квартирной хозяйке, что было просто неприлично, ибо
комнатку она мне сдавала очень дешево. Наверное, я мог бы преподавать
историю в какой-нибудь гимназии, хотя вряд ли у меня хватило бы духу
предстать перед целым классом наглых верзил, да и в любом случае вакансии
пока не было. Городской архив, правда, сулил мне должность, но только после
Нового года, вдобавок я вовсе не был уверен, что они возьмут меня на работу
без диплома и сдачи госэкзаменов. Недоучившийся историк, выгнанный с работы
полицейский. Можно ли было представить худшие рекомендации? Что вообще я
умел? Блуждать по пражским руинам?
Юнек с безразличным видом посетовал на мою судьбу вечного неудачника и
заверил: мол, он и не думал, что я имею отношение к смерти Пенделмановой
(да-да, было и такое подозрение!), напротив, он все более утверждается в
правильности полицейского заключения о происшедшем тогда самоубийстве. Потом
он принялся расспрашивать об истории с Загиром, и я в общих чертах поведал
ему о безумном звоне в пустой церкви и о человеке, пришитом к языку
колокола. Юнек слушал меня вполуха, изредка делая пометки в блокноте и
прикуривая одну сигарету от другой. Потом у него на столе зазвонил телефон.
Подняв трубку, он бросил на меня быстрый взгляд и тут же отвел глаза. Я
понял, что речь идет обо мне. Закончив разговор, он сказал, что скоро
вернется. Юнека не было полчаса, и все это время я наблюдал за его молодым
коллегой, который гонял по экрану компьютера какое-то зубастое адское
чудище. В конце концов оно с дьявольским коварством обхитрило игрока и
сделало его своим слугой.
Вернулся капитан в куда худшем настроении, чем уходил. Мрачно
плюхнувшись в кресло, он щелчком выбил из пачки сигарету и закурил. Зачитав
мне скучным тоном то, что я ему рассказал, он столь же равнодушно сообщил,
что меня ожидает шеф. Я хотел было поинтересоваться, полковник ли Олеярж