"Видмер Урс. Рай забвения " - читать интересную книгу автора

интерната для трудновоспитуемых, - и не подумала заснуть после моего ухода,
а выскочила из отеля на улицу нагишом с криком:
- Ay masterpiece, darling!
То есть, мол, "вот твой шедевр", и что "она не позволит бросить его в
багажник этого вшивого велосипеда", на котором я собирался добраться до
своего бунгало, "и вообще отдай его мне!"
И я отдал ей свой шедевр - назывался он, если мне не изменяет память,
"Ад забвения" - и толкал велосипед, шагая вслед за ней, чуть ли не до самой
своей постели. Поднявшись ни свет ни заря, она поцеловала меня и
торжественно возложила рукопись мне на живот.
Последняя попытка сорвалась вот как: я поехал в Золотурн на фестиваль
литераторов, точнее, на ту пьянку, которую они устраивают по субботам в
ресторане "Крест", и положил свою драгоценную рукопись - после ночи,
которую мы всю напролет плясали рок-н-ролл с одной поэтессой из Берна, - на
стол, где участники фестиваля разложили ксерокопии своих текстов. Теперь-то
уж, думал я, она непременно затеряется в общем потоке и, унесенная волнами
этого океана, наконец исчезнет в его пучинах. Не знаю уж, бог ли, черт ли
тут подгадал, однако папка с моей рукописью попалась одному германисту,
разыскивавшему, впрочем, всего лишь сумку со своей пижамой, и он в тот же
вечер прочел все от корки до корки, лежа в постели, и сразу догадался, кто
автор. Пару дней спустя он позвонил мне, уже ликовавшему, и я, запинаясь,
выразил ему как мог свою безмерную благодарность, и вообще "у меня с души-де
свалился огромный камень". "Можно я напишу вам посвящение, на титульном
листе, когда книга выйдет?" - спросил я заодно. Придя в себя, он сказал,
что, конечно, будет рад, однако вынужден признать, что предпринятый им
структурный анализ моей прозы совсем не сразу дал результаты - то есть
было, конечно, понятно, что книга написана швейцарцем довольно молодого
возраста, потому что речь все время идет о деньгах, и там есть еще про горы,
-- но тем не менее до меня он успел позвонить - именно в таком порядке! --
Максу Фришу, Францу Бени, Райнеру Брамбаху (который к тому моменту уже успел
умереть) и Петеру Бикселю. Этот последний, кстати, на следующем съезде
литераторов через год признался мне, что после звонка он долю секунды
колебался, не признать ли неизвестную рукопись своей, потому что четыреста
пятьдесят страниц, что ни говори, порядочное искушение.
Вот так, вконец отчаявшись, я отдал наконец свою рукопись издателю,
приехавшему ранним утром и торчавшему у меня до позднего вечера, прячась за
батареей пустых бутылок "Вельтинера".
- Ты там поосторожнее! - крикнул я вслед велосипеду, на сиденье
которого возвышался издатель, а в багажнике лежала драгоценная рукопись. --
Такие книги не каждый день пишутся!
Он оглянулся, помахав мне рукой, и завернул за угол. Я вернулся в дом в
глубоком раздумье. Моя книга ушла от меня в этот злобный бескрайний мир, и я
уже не мог ничего с этим поделать.
Прошло не так уж много времени, и издатель позвонил мне. Голос у него
был то ли больной, то ли одышливый - не надо было ему, наверное, гонять так
быстро на этом велосипеде, у которого целых десять скоростей.
- Рукопись! - вскричал он. - Твоя рукопись пропала!
- Ты с ума сошел! - возопил я с той же громкостью в трубку. - Да ты
понимаешь, что говоришь? У меня же нет второго экземпляра!
На другом конце провода настала мертвая тишина. Потом издатель сказал