"Глеб Иванович Успенский. Земной рай" - читать интересную книгу автора

не ворвался в среду его установившегося миросозерцания. Необходимо
заметить, что внутренний мир Павла Иваныча был до сего времени тоже в
полном благосостоянии: он никогда не думал о том, почему, например,
начальство может получать двойные прогоны, распекать, выгонять, гнуть в
бараний рог и почему в то же время он, Павел Иваныч, ничего этого делать
не может?
Почему он, отправляясь на службу, должен строчить разные бумаги, брать
взятки, вытягиваться перед советником и почему должны ему давать эти
взятки, требовать вытяжки и проч.? Павел Иваныч принял все это с тем же
спокойствием, с каким люди убеждаются, что солнце светит, что под ногами -
земля, а над головой - небо; об этом даже и не думают. Павел Иваныч делал
все это исправно и жил поэтому весьма счастливо до тех пор, пока время не
пошатнуло этого миросозерцания. С некоторых пор стало оказываться, что
взятка - вещь гнусная и что Павел Иваныч - подлец, тогда как он считал
себя честным человеком.
"Разве я что украл?" - говорил он в подтверждение этого.
Начальство, которое прежде только распекало, которое прежде отличалось
опытностью и дряхлостью, стало заменяться какими-то щелкоперами, которые
носили пестрые брюки, курили в присутствии сигары, не брили бород,
выгоняли вон без суда и следствия, не желали видеть доказательства
честности в беспорочной пряжке. Все это и множество других либеральных
реформ, похожих на снисхождение к пестрым брюкам, вломились в умственный
мир Павла Иваныча и произвели в нем потрясение. Павел Иваныч впервые стал
ощущать тоску, возвращаясь из должности в лоно своего благоустроенного
хозяйства; впервые под ее влиянием он стал ощущать, что разговоры после
обеда с бабой о разных разностях, которые в прежнее время он так любил, не
идут к делу и не помогают. Как человек набожный, он возлагал большую
надежду на помощь божию, надеясь, что все эти брюки, честности и бороды
"прейдут", ибо посылаются в наказание народам за беззакония и блудную
жизнь; но в сущности это были только самые легкие удары начинавшегося
землетрясения. За бородами пришли времена, когда вдруг мужики перестали
давать взятки. В былое время Павел Иваныч напишет бумажку и знает - что
ему сейчас дадут и что потом это даяние он положит в карман; а тут пришло
так, что он только пишет бумажки, а в карман ничего не кладет и не знает,
чем занять оскорбленную руку. Затем пошли новые суды, неповиновение в
народе (а в том числе и в кухарке).
И все это вместе внесло в душу Павла Иваныча множество самых
непримиримых вещей; не говоря о существе этих вещей, можно указать только
на силу их томительности, исходившей из того, что Павел Иваныч принужден
был всеми этими новизнами к размышлениям о чем-то таком, о чем он прежде и
не думал. Ради забвения этой тоски, с которою непосредственно соединялись
боль в спине и крестце, ломота костей, нытье рук и ног, Печкин стал
шататься в лавку Трифонова, которая уже успела прославиться своими
успокоительными свойствами. Но у Трифонова хотя и было очень много вещей,
совершенно не напоминавших современности, однако же не получалось и
полного успокоения, потому что и сюда от времени до времени залетали слухи
о новых судах, о честности, о железной дороге... В конце концов все это до
того повалило Павла Иваныча, до того уронило его в собственном уважении,
что требовалось какое-нибудь решительное средство для того, чтобы привести
в порядок его душу и оживить ее.