"Глеб Иванович Успенский. Письма из Сербии" - читать интересную книгу автора

сапоги... - "Наши, наши!" - твердил я себе, глубоко тронутый появлением
этих неказистых костюмов, этих не очень чтоб выразительных лиц, этих
полушубков на европейских асфальтах, в виду этой роскоши и блеска
европейского города.
Да, неказист был русский чудак-доброволец, явившийся на чужую сторону:
неказист костюмом - все здесь одеваются лучше и красивее его в тысячу раз;
неказист лицом и фигурой: волосы у него были подрезаны з скобку, и уж
много-много обделаны, то есть словно топором, - на солдатский манер;
сбитые в войлок бороды тоже не могли служить иностранцам образцом
туалетного искусства; но все это ничего, все это исчезало в его чистом
жеханни жертвы, заставлявшем забыть все его внешние несовершенства, притом
же вполне понятные: ведь бедность у нас на Руси! - Все это действительно и
было бы забыто, если б он не привез с собою, помимо неказистой внешности,
еще и других, тоже неказистых вещей! Мне пришлось проехать с партией
добровольцев от Пешта до Белграда и видеть их здесь до дня отправления на
поле битвы, и если я, с одной стороны, благодаря этому знакомству с
разнообразнейшим русским людом, убедился, что русский человек жив, что в
нем целехоньки самые юношеские, чистые движения души, то, с другой
стороны, я также воочию увидел, как русский человек измучился, как много
подломилось в его еще сохранившем добро сердце, как он "измят", изломан и
как настоятельно необходимо для него крепко подумать о своем здоровье.
"Партия добровольцев" - это образчик всех классов, всех состояний и
всех сортов понимания и развития, живущих на русской земле. Здесь зачастую
попадались такие бриллианты искренности, доброты, простоты,
самоотвержения, о каких в обыкновенное время никому на Руси не приснится и
во сне. Кому неизвестно, например, что такое лавочник, лавочный мальчик,
бегающий за кипятком в начале поприща, ворующий гривенники тотчас по
вступлении в звание приказчика и обворовывающий хозяина в момент "полного
доверия"? Вот этот мальчишка здесь, среди добровольцев, не в лавке, не с
чайником; посмотрите же, какое обилие негодования к неправде было скрыто в
нем, скрыто так, что он и сам не знал об этом свойстве своей души; его не
пускал в Сербию отец - он побежал топиться; его заперли в чулан - он
сделал петлю и хотел повеситься; ему не давали денег - он ушел без
копейки. Кто-то надоумил его обратиться в комитет, и там ему помогли
выехать. Всю дорогу он только и думал о минуте, когда он будет колотить
турок, всю дорогу ни на минуту не переставал расспрашивать каждого
встречного и поперечного: "Где теперь драка?
бьют ли турок?" По приезде в Белград он просит тотчас же отправить его
на поле битвы, негодует до слез на то, что его заставляют ждать, негодует
на сербов, про которых рассказывают, что они бегают в кукурузу, и не
дерутся насмерть, как хочет драться он. - "Человека грабят, а я смотреть
буду?" - говорит он в объяснение своего негодования и ничего другого,
никакого другого довода, никакого другого соображения у него нет. Таких
субъектов было много в каждой партии; те из них, у кого были средства
запастись кинжалами (громаднейшими и острейшими), всю дорогу толковали о
саблях, револьверах; по приезде в Белград, томясь скукою и изнывая от
ожидания отправки, они не могли ничего придумать, ничем развлечься, кроме
всех тех же разговоров и расспросов о том, где самая настоящая драка? где
можно драться тотчас, как приедешь? Не случится, с кем можно вести такие
разговоры, - опять принимаются за свои ножи, смазывают маслом сабли,