"Лев Васильевич Успенский. Записки старого петербуржца " - читать интересную книгу автора

рентгеном, и Фима Атлас облысел, как колено. Мы, остальные мальчишки, остро
завидовали ему: мы-то были обыкновенными, волосатыми...
Никаких иных особых примет или достоинств у него не было.
А в тридцать девятом году до меня дошли сведения о Фиме. Господин Ефим
Атлас был теперь миллионером, крупнейшим гуртовщиком скота во Французском
Конго. Девятнадцатый год - деникинский юг России. Девятьсот двадцатый год
- Принцевы острова вместе с Врангелем. Девятьсот двадцать второй -
Бизерта, потом Конго, и служба у тамошнего плантатора, и брак с
плантаторской дочерью, и...
Вот вам и лысый мальчик: граф Калиостро, всесветный авантюрист
какой-то!
Уже в гимназии Мая на Васильевском процветал другой юнец, классом
старше меня, скажем Петя Васильев; отец у него был видным
инженером-путейцем.
И этот длинный и длиннолицый подросток тоже никакими выдающимися
качествами не обладал: так, все на троечку. Была у него только одна
выделявшая его из общего ряда привычка. Завидев на старшем, третьем, этаже
школы случайно вбежавшего туда младшеклассника, он сладострастно жмурился,
на цыпочках подкрадывался к этому малышу, осторожненько брал нарушителя
школьной иерархии за локоток и затем, всю перемену ни на миг не отпуская его
от себя, не давая вернуться в родной первый этаж, где играли в кошки-мышки,
в пятну, где была жизнь, - медленно похаживая с ним кругами по старшему
залу, ведя душеспасительное собеседование:
- А скажи-ка мне, Кокочка (или там - Димочка): ты папеньку своего
слушаешься? Очень хорошо, милый мальчик; весьма похвально. А маменьку свою
ты также слушаешься? Отлично, отлично, дорогое дитя! А повести ты, часом, не
пишешь? И хорошо делаешь. Как это "отпустите"? Куда это тебя отпустить?
Николай Васильевич Гоголь повести писал, - так знаешь, чем кончил? Э, куда,
куда?!. Мне с тобой еще о многом поговорить надо: пойдем, пойдем!
Вот так; все остальное в норме.
Лет через двадцать после этого, в конце тридцатых годов, выйдя из
Пассажа, я нос к носу столкнулся с отцом Пети; в то время этот отец был в
Наркомате путей сообщения на весьма высоком посту.
Память некоторых людей на лица удивительна. Товарищ Васильев узнал в
почти сорокалетнем гражданине гимназиста, раз или два бывавшего в 1916 году
у его сына. Мы поздоровались. Он проявил приязнь и радость, вспомнил давние
времена, вспомнил гимназию Мая, вспомнил моего отца, но ни единым словом не
помянул своего сына. Точно его у него и не было.
Удивленный, я сообщил об этой странности одному своему другу,
однокласснику Пети Васильева, - в то время уже большому ученому, математику
- Янчевскому.
- Ну еще бы! - пожал тот плечами. - Конечно не станет он про него
рассказывать, чего захотел!
Я не видел этого чудачливого Петю вот уже лет двадцать, с 1914 года.
Кто знал, что из него могло получиться?
- А что, - спросил я, - оболтус вышел?
- Оболтус? Оболтус было бы полбеды...
- Ну, что ты говоришь? Совсем свихнулся?
- Свихнулся бы - папаша тебе так бы и сказал...
- Погоди, но - что же тогда?