"Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана. Том 2" - читать интересную книгу автора (Рошфор Бенджамин)5Если бы Тюльпану сказали об это заранее, он не поверил бы, что четыре часа спустя будет сидеть, обжираясь и упиваясь, на козьей шкуре в большом вигваме, напротив своего шефа, среди индейских вождей. Это подняло его настроение: прекрасный ямайский ром, поставляемый англичанами, во всю помогал происходящему братанию. Не переставая, обменивались они тостами и речами, переводимыми ниспосланным самим провидением Большой Борзой, без которого авантюрная выходка Лафайета закончилась бы плохо. Признав в них своих соотечественников, Большая Борзая все взял в свои руки и повернувшись к соплеменникам произнес проникновенную речь. Закончив её, сказал генерал-майору: - Я напомнил им о легендарном гостеприимстве индейцев: нужно принять и выслушать, прежде чем отрезать голову; сказал, что вы являетесь в своей стране большим вождем, имеющим право носить максимальное количество перьев на голове, что это право не позволяет даже усомниться в вашей лояльности и вашем желании говорить с ирокезским народом с открытым сердцем. Вот если бы вы принесли немного подарков - это облегчило бы начало переговоров. Гениально сообразив, Лафайет выбрал самого старого и почтенного вождя (прекрасно сохранившегося старика такого же роста как и он сам) и предложил ему свою треуголку. Жест, характерный для большого французского богача, отдал тем самым дань уважения и добропорядочности своему индейскому собрату, что было хорошо воспринято остальными. Предложив остальным вождям по две золотых монеты каждому, он уточнил (переводил все Большая Борзая), что не золото он передает - хотя это, конечно, было золото - а образ, изображенного на монете Очень Большого Богача Людовика XVI - вождя всех французских племен - союз с которым ценится очень высоко. После этого по-кругу разнесли ром, поднявший настроение, и все вошли в большой вигвам для большой беседы. - Господа ..., - воскликнул Лафайет, и прекрасно говорил в течение двадцати минут, что Большая Борзая, сократив риторику и взяв из неё самое существенное, свел к следующим двум вещам: предложению богатого вождя в обмен на дружбу с союзом в два раза большего количество баррелей рома, чем предлагают англичане, и необходимого количества портретов Людовика XVI. Затем вновь пошли тосты и деликатные разговоры, хитрость индейцев творила такие чудеса, что Лафайету осталось лишь утроить ставку. - Черт, - обратился маркиз к Большой Борзой. - Это будет дороговато. Краткое заключение, в переводе занявшее десять минут, вызвало оживленную дискуссию, в результате которой была высказана следующая позиция: - Это дороговато, да, - перевел Большая Борзая, - но они предлагают взамен, кроме их союза, конечно, возможность называть вас Кайвла. - Что это значит? - Это имя священного воина, вот уже много лун высокочтимое в племени. Носить его имя - большая честь. Час спустя названный Кайвла, учетверив ставку, подписал союзный договор. Шесть наций обязываются истребить всех врагов Кайвлы и помогать его американским друзьям. Большая чаша рома переходила от одного к другому, после чего начался обед в дружеской обстановке, где раскаты веселого смеха индейцев противостояли смешку ущемленного Лафайета и безумному хохоту Тюльпана, плохо переносившего ром - по крайней мере в таком количестве. Новость о новом союзе и преимуществах, которые он дает, дошла до народа и снаружи послышался шум, громкий смех, визг женщин и праздничный грохот барабанов. Лафайет присел на корточки рядом с Большой Борзой, чтобы пожать ему руку: - Мсье, я вам благодарен. Само провидение послало мне вас. Благодаря вам война примет новый оборот. Вы хорошо послужили Франции, которая, будьте уверены, проявит вскоре всю свою военную мощь в этой войне за независимость. Уверяю вас, что сделаю все возможное для получения вами награды. Хотели бы вы воинское звание? - О, да, мсье генерал-майор, воинское звание - это моя мечта! Лафайет и Тюльпан с удивлением посмотрели на него. Здоровяк так расхохотался, что у него затряслось брюхо и слезы выступили на глазах. Маркиз спросил о причине веселья. - Впервые такая награда будет присуждена дезертиру, мсье генерал-майор, - ответил тот, просто задыхаясь от смеха. - И дезертиру из французской армии. - Извините меня, но со всеми этими речами не было времени спросить, как вы попали к ирокезам, - спросил учтиво, но довольно сухо педантичный Лафайет. - Потому, что дезертировал, черт возьми. - Я не это хочу знать, - сказал генерал-майор, чопорно поднимаясь и нахмурив брови. И другие поднявшиеся вожди повлекли его за собой наружу, где был устроен танец скальпа вокруг некоего Смита, старшего казначея-англичанина, имевшего несчастье попасться под руку. Это не позволило Лафайету заняться морально-политическими наставлениями. - Когда вы дезертировали? - осведомился Тюльпан у переставшего смеяться франко-ирокезского здоровяка. - Боже, мой мальчик, год вы хотите спросить? Мне трудно ответить, особенно из-за давнего счета в лунах. Лет двадцать, я думаю. Да, это, должно быть, произошло двадцать лет назад. Во времена проклятой Семилетней войны. Когда не вы, а другие французы, были изгнаны за пределы Канады англичанами. Монкальм, убитый возле Квебека, это вам что-нибудь говорит? А капитуляция Монреаля? - Смутно, - сказал Тюльпан. - Я тогда, пожалуй, сосал бутылочку с соской. А все же что бы вы могли сказать нам, иным французам? Ведь вы были одним из нас в то время. - Но вот уже давно я ирокез. Должен вам сказать, мой мальчик, я уже почти забыл родной язык. Несколько месяцев мне довелось прожить в Филадельфии, где я встретил прекрасную даму, говорившую по-французски. Я так хотел бы следовать за ней, но устыдился этого, особенного когда она сказала: - Вы делаете много ошибок во французском для француза, мсье Кут Луйя. - Мсье Кут Луйя? - Большая Борзая на ирокезском. Тогда вернуться с повинной, я отказался от этого. God bless me, [7] это было скорее helpful[8] сегодня. - Видно, что вы давний союзник Англии, - сказал Тюльпан. - И как вы вернулись к нему? Французскому, я хочу сказать. - Перечитывая каждый вечер пять страниц Священной Библии, всегда лежавшей в моем старом армейском рюкзаке. Это моя жена туда её положила. К счастью, я умел читать. Всеобщий шум, полный веселья, донесшийся снаружи, прервал их. Тюльпан спросил, что произошло. Узнав, что ожидает Смита у прекрасного резного столба для скальпирования, он бросился наружу, не удосужившись даже извиниться, вовсе не для участия в спектакле, а чтобы помешать ему. Как? Полупьяным, он не на многое был способен, но Бог - по крайней мере не Великий Маниту - опередил его. Вдохновленный природным великодушием, Лафайет к прибытию Тюльпана на место общего веселья, уже протестовал. - Господа, - рокотал он, - не было сказано, что только что заключенный союз будет обагрен кровью невинного. Наша дружба не требует человеческих жертв. Напротив, нужно проявить высочайшее милосердие, как бы ни была презренна английская нация. Величием нашего обьединения, Великого Племени французов и Великой Нации ирокезов, я, участник договора, подписанного с вами, обращаюсь к почтенным вождям: освободите этого человека! Он имел несчастье появиться в лагере в час, когда история его изменилась, лагеря я хочу сказать. Надо сказать, что никто ничего не понял из его речи, но его жесты, возмущение, непонятная добродетель, сильный голос, искусство ставить точки над i, его бледность - всего этого было достаточно, чтобы вожди индейцев поняли, не понимая слов: баррели рома и портреты Людовика XVI ускользнут, если они не уступят требованиям этого человека. Они согласились и вновь вернулись в вигвам, где Большая Борзая уже спал. Успокоенный Тюльпан, чтобы продолжить прерванный разговор, слегка встряхнул добряка. - Мы остановились на вашей супруге, - начал он, - положившей Священную Библию в ваш рюкзак. - Как же, она была очень набожна, моя бравая Фелиция. Просто сама доброта. Я часто упрекал её за то, что отправила меня умирать на войне, но что вы хотите? Возвращение во Францию меня удручало, и она тоже. - И я знал одну Фелицию, - сказал не без ностальгии, Тюльпан, которому это имя напомнило раннее детство, его быстрое взросление, разборки с Картушем, его друга Гужона Толстяка, убитого в сражениях на Корсике пять лет назад из-за ошибки гнусного полковника Рампоно, предместье Сен-Дени, откуда он ушел в десять лет с узелком на плечах, чтобы вернуться туда ещё лишь раз, шесть лет спустя, тайком ... - Это моя приемная мать. Однажды, очень молодым я её покинул, чтобы повидать свет, но, когда я вновь проезжал через Париж после войны на Корсике ... и дезертиром, как и вы, я не нашел в Сен-Дени места, где мы жили. - Предместье Сен-Дени? А что за улица? - Улица Грене, номер 20 - А я с улицы Косонери, рядом, да? Могли бы быть знакомы. - Вот это да, - рассмеялся Тюльпан. - Ее как звали, вашу приемную мать? Может быть, я её знал. - Последнее время - Фелиция Пиганьоль. - Пиганьоль? Вы сказали - Пиганьоль? - переспросил Большая Борзая с внезапно поглупевшим видом. - А прежде, до того как я её узнал, Фелиция Донадье. Ее муж погиб в Канаде ... как и вы... - Подожди, мой мальчик, я не погиб..., - начал тот, возбуждаясь. - Тот тоже. - Ба, отлично! Это же я! - Кто? - Кто? Виктор Донадье. Донадье Виктор. Одним словом, солдат Донадье Виктор. Муж Фелиции. Каково! - заключил он, с невороятной легкостью вскочив и раскрыв объятия, устремив глаза к небу, как бы беря Великого Маниту в свидетели своих слов: - Каково! Я тот, кто, будь я там, считался бы твоим приемным отцом. Обнимемся, сын мой! - Лучше поздно, чем никогда, - сказал Тюльпан, в свою очередь вставая и обнимаясь: - Я лейтенант Тюльпан, мое имя - Фанфан. Я называл вас Тонтон и вы были героем моей юности, до того дня, когда я узнал, что вы не убиты. - Фанфан, мой мальчик, я сожалею, что разочаровал тебя, не скажу, что постараюсь поступить лучше в следующий раз, но знай, моя нежность всегда с тобой, будто я вскормил тебя. Ах, луноподобный, что за встреча! Затем, поразмыслив ещё немного на тему игры случая и судьбы и возможности двум параллелям однажды пересечься, индеец из предместья Сен-Дени спросил: - Но скажи мне, как ты узнал, что я не умер? От Пиганьоля? - Он был лишь вестником ваших подвигов, Тонтон. Ах, эти рассказы о подвигах гренадера Донадье! Тысячу раз я замирал от страха в мгновения, когда вы героически гибли под стрелами ирокезов. - Да, вот что постоянно стояло у меня перед глазами, - хмуро сказал ирокез. - Я не хотел, чтобы моя бедная Фелиция лишилась пенсии вдовы военного. И так достаточно грустно быть вдовой. Тем более, небогатой... А так и было! Вот что меня грызет теперь. - Будьте покойны! Она имела свою пенсию. - Вдовы? - Да. - Но ты же знал, что я не убит. Следовательно, Фелиция не могла быть вдовой. - Официально она была ею. Но кто-то, не знаю как, знал правду! Граф Бальзак. - Боже! Мой командир из Третьего Драгунского во-время этой чертовой войны. - По чистой доброте, по христианской добродетели и человечности, пенсии, назначенные вдовам действительно погибших из его полка, были назначены и вдовам пропавших. Я узнал это от человека, называвшего себя Брат Анже и достойного этого имени. Он был моим ангелом-хранителем до самой смерти. - Нас было шестеро, - сказал экс-Донадье Виктор после молчания, во-время которого, может статься, он от всей души благодарил за доброту графа де Бальзака, который, слава Богу, освободил от всех забот Фелицию. - Шесть? - Шесть пропавших. Во-всяком случае из моего полка. - А пятеро других? - Они погибли, - сказал Виктор, упомянув о здешнем влажном климате. Затем, вновь сев и погрузившись в мысли, они выпили ещё рому. Снаружи гудело празднество, и Тюльпан, слегка взволнованный, спросил, действительно ли не снимут скальп с английского офицера, в чем Большая Борзая его уверил, бросив взгляд на происходящее снаружи, где занимались экзекуцией охотника-голландца, продавшего племени тускароса картуши, в которых порох был заменен на смесь муки с сажей. Голландец, пойманный и закованный шесть недель назад, ожидал визита одного английского генерала, в честь которого произошла бы экзекуция, теперь совершаемая с благословления Лафайета по случаю смены союзника. Как бы ни сомневался Тюльпан, что это не должно было понравиться генерал-майору, он ничего не сказал, постаравшись не раздражать Тонтона - ирокеза, который за двадцать лет стал настолько индейцем, что привык к подобным публичным развлечениям. Он скорее готов был ещё немного выпить рому, чтобы притормозить свое слишком живое воображение и не представлять сцену, восторженные крики с которой говорили сами за себя. Вернувшись после стольких лет забвения, Виктор - он же Большая Борзая - спросил его, действительно ли Фелиция вышла замуж за Пиганьоля, и услышал следующее: - Пиганьоль, не имел никакой выгоды от вдовы, бесчестно спя с ней. Она тебе нравилась, а я уверен, что это было так, ибо это прекрасная наседка, женись, мой друг, женись. Если ты мне в этом поклянешься, я спокойно дезертирую. Было видно, что Донадье даже на таком расстоянии испытывал острое чувство ответственности перед своей супругой, которую он покинул, заботясь о себе. И на круглой физиономии, раскрашенной разноцветными мазками, возникло классическое выражение наиплутейшего плута, признанного невиновным. Да, Пиганьоль действительно женился на Фелисите. - Возблагодарим Господа! - воскликнул Большая Борзая, у которого чтение Священной Библии отточило лексику. - Сделал ли он её счастливой? Это меня давно беспокоит. - Это скорее она сделала его счастливым, - ответил Тюльпан. - А, хорошо! - молвил тот. И так как он помрачнел, Тюльпан вероломно спросил: - Что так вас огорчило? - Может понравиться, что ваша жена осчастливила кого - то другого, а не тебя? - проворчал Большая Борзая, не знавший, что высказал истинную правду. - Тонтон! Вы дезертировали одновременно и от неё и от Франции. - И что? - разгневался Тонтон (прекрасно отдававший отчет в своей нелогичности). - Ну ладно, ладно, я хотел этого, - проворчал он. - Истинная правда, я хотел этого. По крайней мере, надеялся, что он так же осчастливит её. - Конечно, ему нравилась пенсия за вас. Но он очень любил Фелицию, и я должен сказать, что как муж и как приемный отец он был лучше предшественника. - Предшественник? Был предшественник? - Да, Филибер Тронш, невзрачный мастер - оружейник... - Тронш? Но я знал его! Он тоже жил на улице Косонери. Вместе изучали катехизис. Не говори мне, что Фелиция вышла замуж за Тронша! - Ну да - Не хватало, чтобы она сожгла мосты! Тронш[9] со своей башкой! Если бы я знал, что у меня будет такой приемный сын, я бы никогда не ушел. - Это было бы лучше всего: мои ягодицы до сих пор пылают от воспоминаний о Тронше. Фелиции - тоже. К счастью он протянул недолго: замерз однажды на улице. А немного погодя Алцест Пиганьоль, до этого скромный нахлебник, перебивавшийся с одного на другое, рассказав о вашей кончине, перевел разговор на женитьбу, прикарманив пенсию Фелиситы и мою. - Ты получал пенсию? - Брат Анже, о котором я говорил, а кем он являлся на самом деле, никто не знал, сказал мне, что какая-то важная особа, которая произвела меня на свет, продолжала интересоваться мной..., на почтительном расстоянии. - Так скажи, сынок, ты голубых кровей? - Я надеюсь однажды ответить на вопрос о цвете, - ответил Тюльпан уклончиво. - Во-всяком случае, какая бы кровь ни была: белая, голубая или красная, ей я обязан своей пенсией и повышенной заботой, оказываемой вашим Пиганьолем. - Мой Пиганьоль! Мой Пиганьоль! Я не знаю, что ты этим хочешь сказать, но если Пиганьоль по-свински обошелся с тобой - это не причина называть его моим. Я не давал ему благословления стать приемным отцом малыша, пристраиваясь к его пенсии. В особенности если малыш вел себя неплохо если я правильно понял? - Долго рассказывать, как меня приютила прекрасная молодая вдовушка, хозяйка модного магазина. Элеонора Колиньон... - Приютила? Я должен сказать: "Хей! Хей?" - Можно. Можно сказать ещё - хи, хи!, если я вам объясню, что у Элеоноры была восхитительная дочка, Фаншета, но не рассказывать же вам о моем первом боевом крещении... - Мать и дочь, черт возьми! Извини. Продолжай. - То есть я хочу сказать... У меня однажды были две сестры, - сказал он как в бреду, но тотчас спохватился: - Извини меня, я слушаю, - и продолжал дальше, не слушая, - Рафаэла и Анжелика, так их звали. Так ты сказал... - Что деньги на мое содержание перешли к Элеоноре, что взбесило Пиганьоля и он задумал её обобрать. Для этого он вел переговоры с неким Хлыстом, ужасный типом. К счастью, я знал уже о лжи насчет вашей смерти. К тому же его попытка дезертирства обошлась ему тремя годами тюрьмы. Тогда, утром, я встретил его на улице и предупредил, что он не скроется от брата Анже и меня. Пообещал дать Фелиции адрес бюро того самого графа де Бальзака, где она могла бы получить все необходимые разъяснения и о вас и о нем. Он тотчас взвесил все последствия и тут же согласился с оставшейся ему одной лишь пенсией Фелиции и выказал честность, отказавшись от выкупа. Должен сказать, мы холодно простились, в надежде никогда не видеться вновь. - Хорошо, сынок - провозгласил, помолчав, Большая Борзая, слушавший Фанфана с интересом и нарастающей симпатией. - Мы, ирокезы, говорим: "он осмелился показать свой зад бизону", что означает: у него нет страха перед опасностью. Ты мне представляешься малышом, посмевшим показать зад бизону. Или мужчиной, взявшим трех молодых жен. - Я предпочел бы последнее, - убежденно сказал Тюльпан. - Надо представить тебе моих дочерей, - все ещё мечтельно протянул гренадер Донадье. - У меня их пять. - Он рассмеялся. - Сможешь ли ты представить себя ирокезом? - Смогу, - рассмеялся и Тюльпан. - Я был пехотинцем в королевской армии. Я сражался на Корсике, был бездомным, нищим, продавцом угля и шпионом в Англии, где мне не удалось выкрасть планы нового оружия, позволившего бы быстрее разгромить "омаров". Я страдал потерей памяти, был любовником англичанки, привезшей меня в Бордо, где я стал любовником её сестры, и откуда отправился в плавание с Лафайетом. - Надеюсь, - сказал Большая Борзая, потрогав его бицепсы, - что Фелиция тебе понравится. - Фелиция? - Моя младшая, пятнадцати лет. Я её назвал в честь той Фелиции. Затем, настаивая может быть потому, что он разгадал Тюльпана, удивленного и заинтригованого одновременно, - как всегда бывает, когда неожиданное приключение появляется на горизонте, приключение начинающееся в самом себе, что свойственно подвижным душам, имеющим тайные сердечные раны - из-за необычной перспективы, открывающейся перед ним: - Не плохо быть ирокезом, знаешь, Фанфан. Это благородный народ, немного трудный, но чувствительный, с открытым сердцем, когда их рука не занята томагавком. Они быстро привыкнут к тебе, если ты привыкнешь к ним. Они знают, что если ты их поймешь, тогда Великий Маниту отблагодарит тебя по заслугам и они тебя примут. И из уст старого француза вырвался меланхолический призыв: - Мне очень хотелось бы видеть тебя своим зятем. Разговоры о старых добрых временах (он, очевидно, хотел сказать своих), о Париже, Сене. Наконец, все это (молчание). Чего мне не достает - это вина. - И тут же обожженный солнцем горожанин, ошалевший некогда из-за суеты и шума предместья Сен - Дени, выпалил с жаром: - А тишина, старина! Великое молчание леса и прерии. Чистый, прекрасный воздух. Родники без привкуса дерьма, подобно воде в Париже. Знаете ли вы, парижане, что такое тишина и чистый воздух? Уже в мои времена предместье Сен-Дени было вертепом, где тысячи ночных горшков опорожнялись через окно, а что же там сегодня? - Ничего, - ответил Тюльпан, - Во время моего последнего визита - все те же ночные горшки, угробившие остатки воздуха. (И посерьезнев вдруг:) Благодарю за ваше предложение, Тонтон. И я не сомневаюсь, что ваша Фелиция мне понравится. Но подумайте, столько преодолеть на пути в Америку, это не делает чести, если теперь... когда ... Две вещи помешали ему закончить фразу: внезапное сознание, что лагерь (давно ли уже? Быть может, всего несколько секунд?) погружен в тишину, затем внезапное появление в вигваме Лафайета. Лафайет был бледен, с изменившимся лицом. Тюльпан обеспокоенный и этой тишиной, и этим вторжением, тотчас обратился к нему: - Что произошло, мсье генерал-майор? Почему не слышно больше голосов? - Все кончено, - тихо сказал маркиз, наполняя себе чашу ромом и лихорадочно выпив её. - Что "все кончено"? - Тюльпан уже видел расторгнутый союз. Но речь шла, к счастью, не об этом, как заверил его Большая Борзая. - Голландский охотник, - сказал Большая Борзая, - фьюить. - И, согласно обычаю, все замолчали, давая возможность душе спокойно достичь врат Вечности. - Не нравится мне все это, мсье Большая Борзая, - сказал Лафайет. - Я могу смотреть в лицо опасности и смерти, но не так, как вышло с этим беднягой. Он прикончил свой ром и сказал, что уже время возвращаться в лагерь вирджинцев, чтобы сообщить им счастливую весть о союзе, заключенном сегодня. Душа охотника, должно быть уже достигла Великой Прерии, ибо, едва они вышли, сопровождаемые Большой Борзой, крики и бой барабанов вновь возобновились. Толпа и приветствия сопровождали их до лесной опушки, но только Большая Борзая проводил их под сень деревьев. Он указал короткий путь, известный только ему. Десять минут спустя во-время их прощания генерал-майор не был очень удивлен, услышав от Тюльпана, пожимавшего руку старому ирокезу на французский манер: - Пока, Тонтон. И до скорого. - И услышанному ответу: - Пока, сынок! Он мог бы охотно воскликнуть:"можно сказать, что вы пасли вместе свиней, Бог мой!" Но, не способный на столь тривиальную фразу, генерал-майор довольствовался мыслью, что встав за столь короткое время на дружескую ногу с ирокезом, пусть даже бывшим французом, Тюльпан показал способность интриговать и дипломатический талант, которого он не замечал до этого, и поднялся в его глазах. Так как вся правда ему никогда не открылась, он остался убежденным до конца своих дней, что Тюльпан, если бы учился, был бы полезен на дипломатической службе. В свою очередь попрощавшись с Большой Борзой, он направился по тропе, а старик задержал Тюльпана за рукав. - Когда? - Когда что? - Ты мне скажешь сейчас, из-за чего ты отправился в Америку? Почему? - Из-за девушки. - Черт подери! С такими глазами и твоей рожицей ангелочка-ворюги, мог ли я в этом сомневаться! Вот почему мсье отказывается от моей Фелиции (он улыбнулся)! Расскажи, шельма. - Это было во время экспедиции на Корсику. Я встретил её там после того, как дезертировал. Вся её семья была расстреляна французами. Я спас её от бандитов, а потом она спасла мне жизнь. По случаю, благодаря старому другу Картушу, - двойному, тройному или учетверенному агенту, я уже не знаю, мы покинули остров. А потом в Средиземном море наше суденышко было атаковано английским фрегатом. Картуш и я спаслись, а она, ну ... она попала в руки англичан. Вот почему однажды я оказался а Англии, о чем я тебе рассказывал... - Словом, с тех пор ты странствуешь по свету! - Ты понимаешь, ради этого я и живу, не обращая внимания ни на что больше, - лишь бы найти её. В Лондоне она была у капитана Рурка, командира фрегата, одним словом. Но когда я наконец нашел его, он был мертв. Рурк повесился в своей комнате. А она? ... Исчезла. И затем однажды одна женщина, Дебора Ташингем, подобравшая меня под Лондоном, когда я потерял память, привезла меня в Бордо, к своей сестре, Авроре Батендье... Ты меня понимаешь? - Две сестры, с которыми ты спал, или это другие? - Нет, именно эти. - Итак, твоя женщина... - Она заговорила о свадьбе, на которой присутствовала два года тому назад, в Лондоне, свадьбе капитана Диккенса, уехавшего в Америку двумя днями позже вместе с молодой супругой... - Летицией, - перебил Большая Борзая. - Летицией Диккенс, сказавшей мне однажды в Филадельфии: "Хорошие же вы совершаете ошибки во французском для француза!" Боже, сынок, она самая прекрасная женщина, какую я видел! Ты прав, она стоит того, чтобы в поисках её перевернуть свет. Отлично, попытаемся все как-нибудь утрясти, сынок. Я же говорил, что полюбил тебя навсегда, так, будто сам вскормил тебя? - Мсье Тюльпан, - сказал сурово Лафайет, когда лейтенант догнал его, если бы не неотложная нужда, заставившая меня остановиться, я вернулся бы без вас и вы бы потерялись. - Мсье генерал-майор, я видел, что вам нужно было справить нужду, и счел благоразумным остановиться на расстоянии. - Оставив меня одного, без прикрытия. - Этот лес наводнен только нашими друзьями, мсье, благодаря вам. - Да...Ох, и вам также, мой дорогой, - сказал маркиз смягчаясь. У него не выходила из головы скорая победа Тюльпана над Большой Борзой. Затем, закончив приводить себя в порядок, он удивленно спросил: - Что за ангельская улыбка, мсье Тюльпан? - Мсье, я думаю, что Бог есть. - Естественно, есть. А что? Вы его встретили? |
||
|