"Алиса Валдес-Родригес. Клуб грязных девчонок " - читать интересную книгу автора

тугими африканскими волосами, над которыми как только не издевались
парикмахеры. Хорошие мозги. Настолько хорошие, что это даже пугало. Уснейвис
окончила школу лучшей в классе и получила стипендию в Бостонском
университете, где мы с ней делили комнату в общежитии. Заработала диплом cum
laude** и так же, за счет университета, продолжала учиться в магистратуре в
Гарварде. Теперь Уснейвис имела возможность помогать матери - купила ей
квартиру в Мая-гуэ и оформила собственную кредитную карточку. И все это
после того, как выросла в бедноте - черной пуэрториканкой в Новой Англии. Ну
скажите на милость, имеет она право немного повыпендриваться? Эта женщина -
моя героиня. А если я подтруниваю над ее материализмом, то только потому,
что сильно люблю ее. Уснейвис знает, что это смешно. И часто сама
подсмеивается над собой.
______________
* Пуэрториканка (исп.)
** С отличием (лат.)

- Sucia! - крикнула я ей, когда она подходила к двери. Но Уснейвис,
рассеянно взглянув на меня, продолжала болтать по телефону. Ох, простите!
Все доминиканки, трудившиеся над плитой, посмотрели на нее усталыми
лошадиными глазами и погрузились в глубины собственного отчаяния. Хозяин за
кассой оторвался от газеты на испанском языке. Его глаза смерили Уснейвис с
головы до пят, брови изогнулись. Он как бы спрашивал: что это за прелестное
создание явилось к нам с мороза. Она протянула мне руку так, словно
намеревалась остановить транспортный поток, и я заметила, что на локте у нее
висела крохотная сумочка от Фенди. Для полноты картины, решила я. А когда
Уснейвис шла ко мне, я обратила внимание на ее отпадные туфли. Это по
снегу-то! Отпадные не в смысле модные, а в том, что на сегодняшнем льду в
них можно запросто отпасть. Не скажу, что я не способна отличить
туфли-лодочки от милых сердцу Уснейвис лодок и кораблей, но ведь она мне
рассказала о них вчера по телефону: белые, зимние, в золотистую полоску.
Нынешние, должно быть, какие-то другие. Я терпеливо дослушала ее разговор, а
сама при этом думала, как Уснейвис умудрилась запихнуть свои немаленькие
ступни в такие крохотные туфли. Она напомнила мне балерину-слониху,
прыгавшую по экрану в "Фантазии". Я немного преувеличивала, говоря, что
совсем не знала испанского, когда поступала на работу. Я успела слегка
нахвататься - главным образом в те моменты, когда отец выходил из себя или
огорчался. А выходил из себя он, к моей пользе, чуть ли не каждый день;
поэтому я получала много уроков испанского. А по выходным его начинала
пилить мать, и это продолжалось до тех пор, пока он не утихомиривал ее, -
возникала масса всяческих огорчений, а следовательно, снова испанского.
Дома, до того как ушла мать, мы главным образом говорили по-английски,
потому что учить язык мужа матери хотелось ничуть не больше, чем ответить
"нет", когда мой брат впервые попросил ее купить ему выпивку. Потом, когда
мать оказалась в тюрьме, а брат вырос и ушел, мы с отцом говорили
по-английски, потому что так было проще, и он перестал выходить из себя. А
теперь, когда я, как мисс Берлиц, стала символом испано-язычной женщины, мы
с Papi ради моей работы говорим только по-испански. Господи, я снова о нем?
Простите! Papi приучил меня считать, что он самое главное в мире. А следом
за ним - Куба. И, как во всякой религии, эту веру пошатнуть непросто, даже
если сомневаешься в ее разумности.