"Мика Валтари. Императорский всадник ("Императорский всадник" #1) " - читать интересную книгу автора

укротителя, ну да суть не в этом, а в том, что антиохийцы примолкли и
освободили дорогу. Мало того: некоторые сердобольные женщины даже жалели нас
и горько плакали, указывая на наши свежие царапины.
Кто собственными глазами видел широкую, вытянувшуюся на несколько
стадий главную улицу Антиохии с ее бесконечными колоннадами, уже, верно,
догадался, что наше возвращение постепенно начало напоминать триумфальное
вступление в город победителей, и мы отнюдь не походили на раскаявшихся. Мы
были молоды, наше честолюбие вновь проснулось, и, подойдя к городскому
совету, мы ощущали себя скорее героями, чем преступниками.
Отцы города для начала позволили нам подарить нашего льва Антиохии и
посвятить его Юпитеру-покровителю, которого в Антиохии чаще всего называли
Ваалом, и лишь после этого мы были подведены к судьям, с которыми как раз
беседовал знаменитый адвокат, присланный моим отцом; впрочем, наше
добровольное возвращение и без того произвело на судей глубокое впечатление.
Правда, они забрали у нас коней, и все наши возражения не помогли; а еще нам
пришлось вы слушать резкие слова о падении нравов среди молодежи. Какое же
будущее грядет, если сыновья лучших семейств города подают дурной пример
народу?! Нет-нет, все было совсем иначе во времена юности наших отцов и
дедов!
Когда я с Барбом вернулся домой, погребальный венок висел на наших
дверях, и поначалу никто не хотел с нами говорить, даже Софрония. Но потом
она разразилась слезами и поведала, что мой учитель Тимай за день до этого
попросил принести ему таз теплой воды и вскрыл себе вены. Его обнаружили
только утром, уже мертвого. Отец сразу заперся у себя в комнате и никого не
принимал, даже вольноотпущенников, что пришли утешить его.
Я не любил вечно брюзжащего и очень обидчивого Тимая, которому нельзя
было угодить, но теперь, после его самоубийства, во мне заговорила совесть.
Ведь я ударил его, его, своего учителя, и своим проступком навлек на него
позор! Меня охватил ужас. Позабыв, как храбро глядел я недавно в глаза льву,
я разрыдался и решил навсегда убежать из дому, чтобы уйти на корабле в море,
или сделаться гладиатором, или завербоваться в легион, затерянный в странах
вечного льда и снегов или где-нибудь в раскаленных песках на границе с
Парфией. Но я понимал, что мне не удалось бы покинуть город, ибо меня бы
сразу арестовали и препроводили в тюрьму, и вот я в своем упрямстве решил
последовать примеру Тимая и облегчить участь отца, избавив его от себя, -
ведь все равно я приносил ему одни огорчения.
Однако отец принял меня совсем иначе, чем я предполагал (мне давно
следовало бы понять, что он вообще очень отличается от остальных людей).
Бледный, со следами слез на лице бросился отец мне навстречу, заключил в
свои объятия и крепко прижал к груди. Потом он расцеловал меня в обе щеки, и
мы с ним постояли, обнявшись и слегка покачиваясь. Прежде он никогда не
бывал так нежен со мной, а в детстве, когда я тосковал по его ласке, он не
только не обнимал меня, но зачастую просто не замечал.
- Минуций, сын мой, - проговорил отец. - Я уж думал, что потерял тебя,
что ты убежал с этим старым пьяницей на край света - а иначе зачем вам было
брать с собой столько денег? И не переживай из-за Тимая, ведь он хотел
отомстить мне и тебе за то, что был рабом по натуре, и доказать, что его
никчемная философия верна. Поверь: в нашем мире нет ничего настолько
ужасного, что нельзя было бы искупить или простить.
Он умолк, но через мгновение продолжил: