"Арминий Вамбери. Путешествие по Средней Азии " - читать интересную книгу автора

днем и ночью, а его сыновья, которые должны были представлять его в
Гёмюштепе, вели совместные дела с каракчи (разбойниками) и отнюдь не
собирались сообщать русским о каких бы то ни было разбойничьих замыслах.
У нашего друга Якуба, как это легко понять, тоже было проездное
свидетельство, которое он был обязан предъявить; лишь после осмотра судна мы
получили разрешение продолжить наш путь. Так как уже наступила ночь, когда
мы подошли к Ашуре, посещение властей было перенесено на завтра, и мы отдали
якорь невдалеке от берега. Мои спутники очень сожалели, что не смогут
нанести визит Хидр-хану, опороченному меценату дервишей и хаджи. Я же в
глубине души радовался, так как я не мог не поехать к нему, а поехав,
оказался бы в неприятном положении, потому что европейские черты моего лица,
может быть, вызвали бы подозрение у Хидра. Посему это обстоятельство,
мешавшее сойти на берег, было мне весьма кстати, меня пугала только одна
мысль: не бросятся ли завтра русским в глаза во время визита на судно черты
и цвет моего лица, все еще сохранявшие европейский вид и заметно отличавшие
меня от моих коллег. Я был далек от предположения опасаться негуманного
обращения со стороны русских, больше всего я боялся, что они разоблачат меня
и будут уговаривать отказаться от моего плана. Вполне возможно, что до
туркмен дойдет затем невинная болтовня, раскрывающая мое инкогнито, и кто
знает, насколько больше Блоквилля придется мне выложить, чтобы выкупить себя
*[43] *из жестокого рабства! Эти размышления всерьез взволновали меня, и я
огорчался, что они мешают мне насладиться созерцанием последней картины
западной жизни.
Поэтому на другое утро я проснулся в величайшем волнении. Из Ашуры
доносился мелодичный колокольный звон, мои спутники сказали, что сегодня у
неверных воскресенье и праздник, но что за праздник, я не знал. Мы стояли
неподалеку от военного корабля, на котором были вывешены флаги; вдруг я
увидел, как матросы в парадной форме, мерно взмахивая веслами, приближаются
в лодке к берегу; офицер, тоже в полной парадной форме, сел в лодку и вскоре
был доставлен на борт корабля. Минут через десять нам крикнули, чтобы мы
подошли ближе, и я разглядел на борту нескольких светловолосых офицеров,
стоявших у самого трапа. Сердце мое начало сильно биться; мы подходили к
кораблю все ближе, и мои помыслы были направлены на то, чтобы по возможности
оказаться в таком положении, при котором я бы избежал опасного tкte-а-tкte.
Судьбе было угодно, чтобы наше судно подошло к пароходу той стороной, где
сидел я, так что собравшиеся на борту русские могли видеть только мой
затылок. По случаю праздника осмотр был чисто поверхностный, переводчик
обменялся несколькими словами с Якубом, офицеры поговорили о нашей нищенской
компании, и я между прочим услышал, как один из них сказал: "Смотрите, какой
белый этот хаджи". Эта реплика относилась, очевидно, к цвету моего лица, еще
не успевшего огрубеть; впрочем, это было их единственное замечание. Дела с
Якубом были скоро окончены, и мы мигом исчезли из поля зрения русских
кораблей. Разогнув спину и перестав изображать полуспящего, я выпрямился и
облегченно вздохнул, ибо страхи мои кончились.
Скоро поднялся сильный западный ветер, мы думали, что теперь расправим
паруса и скоро придем в Гёмюштепе, до которого было три часа ходу, однако
Якуб не сводил глаз с белой точки, видневшейся вдали, и потихоньку
советовался со своей командой. Только после того как эта наводившая ужас
точка совсем скрылась из виду, поставили большой парус, и мы стрелой
понеслись на восток, рассекая волны. (Позже мы узнали, что это был аламан из