"Константин Ваншенкин. Костюм " - читать интересную книгу автора

невозможно. Правда, некоторые стараются присутствовать при записи
фонограммы, но таких мало. Чаще всего приходят на собственную запись,
нетвердо помня мелодию, совсем не зная слов, и только здесь впервые слышат
оркестр. И это не какие-то новички, это известнейшие артисты, вальяжные,
томные. Они спешат, им некогда. Впрочем, это никого не смущает.
Открою еще одну тайну. Публика, слушая звучащую с пластинки или по
радио песню в исполнении своего любимого певца, уверена, что он знает ее и
может спеть когда угодно. Это не так. Большинство записанных им песен - и
это известно ему заранее - он отныне не споет никогда. Он их только
записывает. Он выступает в роли редкой аппаратуры, на которую постоянный
спрос. Не потому ли так много вокруг нас ничтожных песен!
То, что записывал Бернес, он не только хорошо знал, - он это
обязательно исполнял с эстрады. И он всегда приходил на запись фонограммы,
надоедая дирижеру и композитору бесчисленными просьбами и требованиями. Они
сердились, раздражались, но всегда уступали и потом только уважали его,
артиста, - ведь петь-то предстояло ему.
Так вот, он пришел однажды на запись фонограммы перед самым началом и
увидел в руках одного из музыкантов маленькую гармошечку.
- Что это? - хмуро поинтересовался Бернес. Ему объяснили: это
пневматическая гармоника. Называется - концертино.
- Что же, не смогли достать нормальный аккордеон? - спросил он зловеще.
Решили, что он шутит, вежливо посмеялись в ответ, но он вдруг закричал:
- Работаешь, все отдаешь, жизни не жалеешь, а тут такое отношение.
Его еле успокоили.
Я вижу за этим анекдотическим случаем не вздорность Бернеса, которая,
быть может, иногда и была ему свойственна, а усталость и глубокую обиду.
Сколько пришлось ему испытать несправедливых нападок, выслушать нелепых
упреков и обвинений. И это при огромном, поистине народном признании. Он был
новатором по натуре. Он одним из первых у нас взял в руки микрофон. Его
обзывали шептуном, микрофонным певцом, как будто он хотел пробиться в оперу.
Теперь микрофоном обязательно пользуются и самые голосистые.
У него был поразительный дар: он создавал песни. Он сам находил стихи
или убеждал поэта написать нужное ему, Бернесу. Он, не зная нот, безошибочно
угадывал мелодии, которые будут широко и долго петься, и буквально заставлял
композиторов сочинять именно такую музыку. И что же? Стоило прозвучать
очередной бернесовской песне, как ее тут же переписывали какимлибо голосовым
певцом, и она звучала главным образом в новом исполнении.
Другой бы отступился, а он и опять брался за это "не свое" дело и
говорил в свойственной ему иронической манере:
- Пора уже нам что-нибудь сделать для Отса! Или:
- Не находишь, что у Кобзона не слишком хороший репертуар, а мы сидим
сложа руки?
Он был настоящим артистом, художником, его ничего не могло сбить с
толку. Время показало, что он был прав.
...А костюм действительно получился удачный. Сначала, как водится, он
был выходной, парадный, потом стал служить мне чуть не каждый день. Я носил
его долго и даже летал в нем на сибирские лесные пожары шестьдесят второго
года. Он был хорош тем, что в нем еще вполне прилично было зайти к местному
начальству и не жалко сидеть и лежать на земле.