"Илья Варшавский. Возвышение Елизара Пупко" - читать интересную книгу автора

Здесь следует отметить, что мудреное слово "оптимум" было заимствовано им
у своего приятеля критика Семена Панибратского, хотя тот обычно употреблял его
в совсем ином смысле. Во время творческих пирушек, когда живительной влаги
оставалось в бутылках лишь на донышке, Панибратский обычно поднимался с рюмкой
в руке.
- Поскольку, - говорил он, оглядывая присутствующих сквозь толстые стекла
очков, - никто из почтенной компании не достиг еще своего оптимума, и
учитывая, - многозначительный взгляд на часы, - жестокость мер, принятых для
борьбы с зеленым змием, предлагаю бросить жребий, кому отправляться за дарами
Вакха, дабы не смолк в нашем тесном кругу голос муз.
Елизару нравилось слово "оптимум", нравился критик Панибратский, всегда
писавший о нем доброжелательно, нравился тесный круг, где звучали голоса муз и
взаимных похвал.
Есть три вида почестей. В миру они обычно воздаются по делам нашим. В Раю,
если верить Марку Твену, за дела, которые мы могли бы совершить. В кругу же,
где вращался Елизар, - за отсутствие видимых заслуг на литературном поприще
как в прошлом, так и в обозримом будущем. В посрамление утверждения Бернса,
здесь могли кого угодно назначить не только честным, но и талантливым малым.
Древние греки слабо разбирались в теории литературы. Поэтому в свите
Аполлона нет музы, опекающей прозаиков. По совместительству, этим хлопотливым
делом приходится заниматься музе эпоса - Каллиопе, перекрывая весь необъятный
диапазон от Гомера до Пупко.
Видимо, рассеянности вконец измотавшейся совместительницы мы и обязаны
тем, что в прекрасный июньский день прозаик Елизар Пупко оказался сидящим за
столиком летнего кафе на Монмартре.
Собственно говоря, в данный момент Елизару вовсе не полагалось сидеть за
столиком и глазеть на проходящих девиц. Он должен был, вместе с группой других
одаренных литераторов, наслаждаться шедеврами живописи в Лувре. Художнику
слова нужно впитать и критически переосмыслить все лучшее из того, что создано
за всю историю человечества, как сказало одно ответственное лицо, подписывая
Елизару Пупко денежную дотацию на оплату туристской путевки. Спрашивается,
почему же Елизар не внял этому весьма авторитетному указанию и распивает
дрянное винцо, выбранное за небывалую дешевизну?
Дело в том, что сразу по прибытии в Париж Елизар со товарищи,
договорившись о некотором сокращении рациона и кое-каких поездок, на
сэкономленные средства занялись пополнением своего гардероба. В числе прочих
вещей, приобретенных Елизаром, были штиблеты апельсинового цвета на толстенной
каучуковой подошве. Мечта, а не штиблеты, таких у нас и с огнем не сыщешь!
Однако пока Елизар, едва поспевая за гидом, критически переосмысливал
памятники архитектуры, твердые как жесть задники новых штиблет искромсали его
ноги до кровавых волдырей. К тому времени, когда группа должна была
отправляться в Лувр, Елизар был способен передвигаться разве что на
четвереньках, и то держа попеременно то одну, то другую ногу на весу, дабы
давать им некоторый отдых.
Вряд ли такой способ перемещения одаренного писателя по столице
капиталистической страны мог бы способствовать действенной пропаганде
достижений отечественной литературы за рубежом. По этому поводу между Елизаром
и руководителем группы произошло бурное объяснение. Елизару даже пришлось
разуться, чтобы опровергнуть всякие подозрения в каких-либо коварных замыслах.
В результате ему было велено сидеть в кафе и дожидаться остальных членов