"Иван Василенко. В неосвещенной школе" - читать интересную книгу автора

и помогли уплатить первые взносы за землю. Помогать помогали, а брать
расписки да векселя не забывали. И теперь дело повернулось так, что у иного
хозяина и дом с железной крышей, и лошадь добрая в конюшне, а хоть в петлю
лезь: надо в банк очередные взносы за землю платить и богатею долг
возвращать. Не внесешь в банк - с земли сгонят, не вернешь долг богатею - он
и лошадь отберет, и на все хозяйство руку наложит, и заставит работать на
себя. Так вот и с Тимохой случилось: был вроде самостоятельный хозяин, а
теперь день и ночь батрачит на Перегуденко. Так и с ним, Панкратом
Гавриловичем, может случиться. И даже наверное случится. Недаром Перегуденко
все чаще и чаще оглядывает его лошадь и всякие в ней недочеты выискивает:
видно, заранее цену на нее сбавляет.
- Поверите, он мне по ночам стал сниться, Перегуденко этот. В одной
руке будто уздечку держит, а в другой - ключ от моей конюшни. Жинка
жалуется, что я во сне мычу. Замычишь тут!.. - с тоскливой злобой закончил
свой рассказ Панкрат Гаврилович и без всякой нужды стегнул лошадь.
Наверно, он заметил на моем лице недоумение, потому что тут же сказал:
- Конечно, животная неповинна. Но как привидится мне, что она стоит уже
на конюшне у Перегуденко, так у меня злоба и на нее разгорается.
Мне хотелось его подбодрить, и я сказал:
- У Толстого, в драме "Власть тьмы", есть такой работник, Митричем
называется. Так он никаких людей не боялся. "Ты их в бане-то погляди, -
говорил он. - Все из одного теста".
- Как-как? - живо заинтересовался Панкрат Гаврилович. - Все из одного
теста? Вот это правильно подмечено!
И о чем бы мы потом ни говорили, он нет-нет да и вспоминал:
- Все из одного теста! Фу ты, слова какие верные!
Когда из низины всплыл зеленый купол церкви, Панкрат Гаврилович снял
треух, истово перекрестился и тут же сплюнул.
- Ехали-ехали - и приехали в... - Он сердито выругался.
"Да, невеселые, видно, ждут тебя дела в волости", - подумал я.
После Новосергеевки с ее кирпичными домами Бацановка показалась мне
скоплением хлевов: только на площади стояли каменные дома, а то все мазанки,
крытые черной от ветхости соломой.
К школе, тоже старой и крытой соломой, мы подъехали в то время, когда
дребезжал звонок и ребята, скопившись у входа и толкаясь, с гвалтом
протискивались в класс.
Темно-русому, с хитроватыми карими глазами учителю было на вид лет
двадцать восемь - тридцать, и я без смущения попросил его помочь мне
советом. Он улыбнулся, отчего глаза его стали еще хитрее.
- Дело знакомое, - сказал он. - Первый год я тоже проклинал и ребят, и
себя, и жизнь. Начнем, пожалуй, с того, что вы посидите у меня на уроке.
Пойдемте.
Нас встретили коротким шумом, одинаковым, наверно во всех на свете
школах, когда ученики встают при входе учителя.
Класс состоял из трех отделений: две задние парты - это третье
отделение, четыре следующих - второе, а весь левый ряд парт - первое. В
первом отделении проходили то же, что во всем классе моей школы, то есть
учились читать, писать и считать до ста.
Примостившись на краешек парты, я с затаенным восхищением наблюдал, как
просто и в то же время четко учитель вел занятия одновременно со всеми тремя