"Владимир Петрович Васильев. С тобой все ясно (дневник Эдика Градова) (детск.)" - читать интересную книгу автора

Мне не нравится его походка. Я ненавижу его голос.
И слова - высокие, красивые. Слишком высокие, слишком красивые.
Ходит он по классу бесшумно, незаметно. И голос у него - сочный
баритон. Раз прислушаешься -и уши развесишь. Может, он нас гипнотизирует?
Поет-обволакивает, а вникнешь - барабан.
Девчонки-дуры обсуждают, какими духами лучше тетрадь для сочинений
побрызгать. Небось при Бабусе им такое и в голову не приходило. А я только
теперь и оценил М. С.
С седьмого класса помню урок по "Молодой гвардии" Фадеева. Никаких
красивых слов, а - мороз по коже. Как будто каждый из нас подпольщиком
побывал.
Сегодня этот пришел на урок - сияет. "Вы начинаете думать! Я получил
первое вольное сочинение и объявляю во всеуслышание: вольные сочинения
принимаю на любую тему, в любое время дяя и ночи".
А что, ввалиться в полночь: вольное сочиненьице, мол, принес?
Он требует (ну, просит) вольных сочинений? Будут.
Начну так: "Какого черта понадобилось новому учителю копаться в наших
душах?!" И - без подписи. Или под псевдонимом. Какой-нибудь КИСОЧКИНЪ,
например.
Полетели первые листья. Выл в роще, на своей Пушкикюкой Полянке. Строки
его застряли во мне, как осколки в груди ветерана. Нет, глупости. Я не
ранен, я лечусь Пушкиным. Никто не может ответить на твои вопросы. Пушкин
может.

Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим.

Может, Пушкин потому и гений, что он все знал и на все вопросы мог
ответить?
Может, я сам виноват, что со всеми перессорился?
А все из-за этого Женьшеня. Я не могу без друзей.
Не могу без Андрея, не могу без Бори, как они этого не понимают. Даже
без Роман-Газеты не могу.
Ну так иди мирись. Черта с два! Дурацкий характер.
Оля Савченко ведет себя так, что я начинаю сомневаться: была ли
записка? Было ли что-нибудь в кинотеатре? Может, и впрямь ничего не было?
И все это мне только почудилось?
Римма Николаевна чувствует, что я в тупике. Раньше в такие дни она меня
утешала: "Все беды ты себе нафантазировал. Ты еще и не живешь".
Теперь она видит, что я живу, я живой, мне больно.
- Сынок, все хочу поговорить с тобой, - начинает.
А Томку послала за хлебом, хотя у нас целый батон черствеет. Но Томка
на такие вещи сообразительная, скрылась, не пикнула. - Ты растешь.
Становишься мужчиной...
- Не надо! Ни слова больше!
Я бросаюсь наутек от матери, от разговора. Стыдно.
Опять сорвался. Чего я стал орать на всех, как последний псих?
Погулял, возвращаюсь. Томка уже дома. Уроки учит, отличница.
- Давай я брошу школу, - предлагаю я матери. - Ты не бойся, пойду
работать.