"В.Г.Васильевский. Варяго-русская и варяго-английская дружина в Константинополе XI и XII веков " - читать интересную книгу автора

образом, от вновь организованного русского корпуса. Память об этом тяжелом
посрамлении народной чести могла оставаться тем более, что, по-видимому,
Русские заняли место Грузин в Византийской армии; после эти самые предикаты
придаются Тавроскифам.
Итак, факт присутствия в Византийской империи с 988 года до первых
годов XI столетия большого русского военного корпуса - по крайней мере,
шеститысячнаго, - не подлежит ни малейшему сомнению. Мы только мимоходом
отмечаем теперь то, конечно, не лишенное значения обстоятельство, что
Тавроскифы (= Русские), упомянутые Михаилом Пселлом при /128/ повествовании
о Василии II Болгаробойце, встречаются потом несколько раз на страницах его
истории и притом прямо в виде Варягов. Это будет видно в дальнейшем ходе
нашего исследования. Теперь, оставляя пока Пселла в стороне, мы обращаемся к
другим источникам, у которых находим целый ряд свидетельствоважности и
многочисленности русского элемента в Византийской армии. Мы находим в них
продолжение истории все того же русского корпуса.
Но известное место Льва Остийского (MG. SS. VII, 652), в котором
норманисты и даже их противники совершенно напрасно находили Варягов наряду
с Русью, мы, по строгой справедливости, должны признать не имеющим для нас
пока [204] никакого значения. Лев Остийский, рассказывая о южно-итальянских
событиях 1110 года, упоминает о восстании Мело, прибавляя, что это был самый
деятельный и умный из всех граждан города Бари и даже целой Италии. Когда
Апулийцы не могли более переносить высокомерия и наглости Греков, незадолго
пред тем, то есть, во время Оттона I, при помощи союзных Датчан, Русских и
Гуаланов, присвоивших себе Апулию и Калабрию, то Мело стал во главе
возмущения (Grecorum, qui non multo ante, a tempore scilicet primi Ottonis
Apuliam sibi Calabriamque sociatis in auxilium suum Danis, Russis, et
Gualanis vendicaverant).
Во-первых, Лев Остийский писал свою хронику Монте-Кассинского монастыря
в самом конце XI столетия и относительно южно-итальянской, греко-норманской
истории пользовался сочинением своего старшего по времени собрата, именно
"Норманской историей" Кассинского монаха Амата. Амат служил для него главным
источником. Из этого следует, что даже в том случае, если бы событие,
совершившееся будто бы при помощи Датчан, Русских и, положим, Варягов (хотя
в Gualani скорее скрываются Аланы или Вандалы Барийской летописи),
относилось к началу XI столетия, то Лев Остийский сам по себе далеко не был
бы таким свидетелем, на точность которого, особенно в подробностях,
следовало бы полагаться. Между тем, именно этой вставочной исторической
реминисценции и нет у Амата, тогда как изложение главного события в хронике
Льва несомненно находится в самой близкой зависимости от его L'ystoire de li
Normant. "Sequentia Amatus non habet", замечено пред вышеприведенным
отрывком в лучшем издании Льва Остийского (MG. VII, р. 652, adn. 63). /129/
Во-вторых, событие, в котором участвовали Датчане, Русские и
(предполагаемые) Варяги, должно относиться даже не к XI столетию, а к 60
годам X века, ко времени Оттона I, которое еще менее было известно
Монте-Кассинскому монаху, писавшему около 1098 года, чем первая половина XI
века. He только подробности, но и самая сущность, и основа сообщаемого
мимоходом известия - ошибочны. Апулию и Калабрию Греки присвоили себе вовсе
не при Оттоне I. Итак, если Русские [205] и Варяги сколько-нибудь
различаются у Льва Остийского, то это может иметь значение лишь для
определения тех воззрений и той действительности, которые существовали в