"Ирина Николаевна Васюченко. Деточка Незнамова и все такое прочее " - читать интересную книгу автора

Мысль слишком не нова, чтобы автор осмелился предъявлять на нее права
собственности. "Познай себя, и ты познаешь Вселенную и богов". Перенесясь в
жаркий или прохладный, отсюда не прочувствуешь, воскресный день лета
пятьдесят третьего, мы застанем упомянутую выше дошкольницу уныло склоненной
над книжищей в черном затрепанном переплете с этим самым эпиграфом. Мрачный
томяра называется "Великие посвященные", принадлежит бабушке, имеет
касательство к ее увлечению теософией и являет собой последнюю из девяти
имеющихся в доме и по нескольку раз прочитанных внучкой книг.
Сия ужасающе продвинутая внучка не вундеркинд. Ничего похожего.
Вундеркинды развиваются, с победным топотом обгоняя все и вся, в некоем
осмысленном если не ими, то родителями направлении. Штудии же нашей бедняжки
лишены малейшего намека на целесообразность. Тут не вундер, а так называемый
тяжелый случай: что-то не заладилось в ее отношениях с миром действительным,
и желторотая недотепа с диким упорством звереныша, заеденного авитаминозом,
выгрызает, высасывает, выколупывает из печатной продукции недостающие
вещества жизни. Девочка читает все, кроме отцовских "Известий" - она,
грешным делом, пыталась пожевать даже их, но там питательными веществами и
не пахло. Книжонки для младшего возраста с их пестренькими картиночками и
тупеньким задором она, когда подрастет, повадится надменно сравнивать с той
же газетной жевней, только в сахаре. Там одни пустяки, ничего необычайного,
а значит, стоящего. Драма, не успев должным образом стрястись, венчается
моралью, хуже, чем в басне, а, казалось бы, что может быть глупее басен?
"Помогите человеку, он упал с обрыва в реку!" - ну, само собой, раз член
общества пускает пузыри, надо тащить его на берег, кто-нибудь спорит? То ли
дело та истрепанная, с ятями книжка для взрослых, где "в глубокой теснине
Дарьяла..." тоже ведь с обрыва, и не понять, почему, и никто не вытащит, а
лопнуть можно от красоты, ужаса и грусти, и какая разница, что тебе всего
шесть!
- Не покупай мне больше детских книг. Я их не люблю.
- Ага, - проворчала мама. - Ясно.
Такая вот мама, хотите верьте, хотите нет.
- Мне в твоем возрасте тоже как-то подсунули одну, там восхвалялась
трудолюбивая малютка, которая так лелеяла свой садик, что поливала его, даже
когда шел дождь. Присовокуплялось изображение: с благостной миной, губки
бантиком, дура брызгает из лейки на утопающие в ливне анютины глазки, а над
собой держит зонт. Больше я не раскрыла ни одной малышовой книжки. Вон лежит
"Всадник без головы", попробуй, может, осилишь. И оставь меня, я хочу побыть
одна.
Когда мама говорит так, это серьезно. Четыре слова повисают в воздухе,
каждое в отдельности, и долго, твердо, печально стоят там, как в
безветренный час клубы дыма над трубой. Я. Хочу. Побыть. Одна. Какое чувство
оставленности испытывает бедное дитя! Зато на дне сей чаши поблескивает
редкостный - и штампа не побоюсь - перл: догадка о существовании
неприкосновенных прав личности. Да и "Всадника", изумительную вещь, со
счетов не сбросишь. Но теперь он обсосан до буковки. Остаются одни
"Посвященные": "Познай себя, и ты..."
Вселенная и боги сами по себе не смущают пожирательницу текстов: она, -
правда, несколько приблизительно, - в курсе, что это такое. Смысл пассажа в
целом невнятен (себя? а что тут познавать?), но беда невелика, другие восемь
книг, чудом оставшихся в доме после разного рода исторических и семейных