"Ирина Николаевна Васюченко. Голубая акула " - читать интересную книгу автора

Он кричал, что актеры и актрисы - сборище буйных помешанных, а театр не что
иное как желтый дом, пациенты которого потешают публику, эксплоатируя ей в
угоду свой душевный недуг.
Слушая это, я вспоминал маму. Она не была рождена для обыденности.
Тоска по сцене или, быть может, просто по какой=то иной, немыслимо
прекрасной жизни снедала ее. С нами она задыхалась. Вероятно, идеал, который
она лелеяла в душе, был так высок, что не позволял любить или на худой конец
терпеть обычных людей. Что ж, если рассудить, это и в самом деле трудно, она
же была порывистым, но и хрупким существом. Мне с детских лет часто
казалось, будто в ней без конца трепетала какая=то болезненная, чересчур
туго натянутая струна. Иногда мне чудилось даже, что я слышу ее тонкий,
опасный и жалобный звон.
Бедная мама. Она мучилась, но - прав был дед - измучила и нас. Особенно
папу. Его всегдашняя пришибленность помешала мне сблизиться с ним душевно. А
ведь я похож на него и, наверное, мог бы догадаться об этом довольно рано.
Но я не хотел этого или, скорее, боялся. Чувство обреченности, исходившее от
папы, казалось заразительным, словно то была болезнь, медленно пожиравшая
его. Если бы он от нас ушел, как бы, наверное, я мог его любить! Но здесь,
дома, любая привязанность грозила обернуться западней. Так тягостно и нудно
было под родным кровом, что хотелось одного: скорее прочь! Сбросить этот
морок, расправить крылья...


* * *

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.


НАВАЖДЕНЬЕ

Глава седьмая. ЛЕМЕНТАРЬ И ЧУДИЩЕ

В тот вечер все было, как обычно. Мама металась по комнате, ломая
пальцы, и восклицала, что я холодный эгоцентрист, мне все безразлично, у
меня нет ни любви и благодарности к близким, ни высокого честолюбия, ни хотя
бы чувства приличия. Или, может быть, я полагаю, что она не вправе умолять
меня даже о такой малости - чтобы соизволил приходить домой вовремя? Должно
быть, я считаю, что одевать и кормить меня, давать мне образование,
проводить бессонные ночи у моего изголовья - это все, что позволено
родителям?
"Ночи у изголовья" меня доконали. Я выкрикнул ей в лицо какую=то
плоскую, однако обидную фразу. Она зашаталась и прижала белые тонкие ладони
к вискам. Я хлопнул дверью и заперся у себя один на один с толстенным
бутербродом, который успел приготовить в начале ее монолога. Четырехлетний
Боря посапывал в своей кроватке с замотанной платком головой: видно, опять
простудил уши.
- Негодяй! - прозвенело мне вслед. Я уплел бутерброд, забрался под
одеяло, накрыл голову подушкой, чтобы ничего не слышать, и тотчас уснул
тяжким, каким=то пьяным сном. Снилось ужасное. Но что именно, поутру
вспомнить не удалось.