"Ирина Николаевна Васюченко. Голубая акула " - читать интересную книгу автора

теперь. Но, как бы то ни было, не мое дело поносить этого большевистского
бонзу с бычьей шеей и налитыми кровью глазами. Не будь его, я бы сдох от
голода и гнил бы сейчас где=нибудь в прошлогодних лопухах на городской
окраине.
Впрочем, после всего, что выпало испытать, подобная мысль не кажется
такой уж кошмарной. Война и революция помогают понять простую истину:
совершенно безразлично, где гнить - в фамильном склепе или в овраге.


* * *
Глава вторая. НЕПОДРАЖАЕМЫЙ СИДОРОВ

Однако к делу. Я только сейчас понял, что дурно начал свое
повествование. Должно быть, виною тому бесконечные, невыразимо тягостные
официальные объяснения, которые мне пришлось давать после развязки той
чудовищной драмы. Тогда, сидя в кабинете очередного облеченного властью
лица, в который раз произнося затверженные, лишь отчасти правдивые фразы, я
говорил, что эта история началась, когда я занялся расследованием ряда,
по=видимому, связанных между собою дел, первым из которых было похищение в
июле 1905 года малолетней дочери блиновского купца второй гильдии
Парамонова.
В действительности все началось гораздо раньше, на целых десять лет.
Толковать об этом с начальствующими персонами было бы, разумеется, чистейшим
безумием. Тем не менее истина такова, и я до скончания моих дней не забуду
того декабрьского утра.
"Рокового утра", - сказал бы, наверное, мой друг Алеша Сидоров, в ту
пору чрезвычайно склонный к романтическим выражениям. Тут же он скроил бы
ироническую мину, давая понять, сколь он сам, неподражаемый Алексей Сидоров,
умнее того, что говорит. Эта игра была рассчитана на проницательность
немногих избранных душ, и я, несомненно, был из их числа.
Я без меры восхищался Сидоровым. Ему недавно сравнялось тринадцать. Мне
до этого внушительного возраста оставалось пять месяцев с лишком. Даже здесь
он меня превосходил! Нет=нет, я не завидовал. Есть достоинства слишком
ослепительные, слишком недосягаемые, чтобы внушать зависть. Доблести,
украшавшие Сидорова, были именно таковы.
Его отвага не знала себе равных. Даже с директором гимназии он говорил
изящно и небрежно, словно тот находился у него в услужении. Этакий старый,
преданный, но увы, недалекий камердинер... Да что директор! Стоило
посмотреть, как непринужденно, с какой едва уловимой ласковой дерзостью он
обращался с девочками. Другие могли сколько угодно краснеть, потеть, нелепо
надуваться, прежалостным образом разыгрывая мужественное презрение к
"бабам". Сидорова же не смущали ни бойкие глазки, ни острые язычки: он имел
бесценный дар всегда оставаться самим собой.
Красивым, остроумным, снисходительным... Но и того мало, он еще был
поэт! Его эпиграммы, подчас весьма колкие, расходились по гимназии,
снискивая признание даже у старшеклассников. Алеша был поразительно начитан,
а сверх того еще наделен такой великолепной памятью, что однажды на пари
целый день говорил сплошь одними поэтическими цитатами. Ни разу не сбился!
Кеша Савицкий думал было, что "поймал" его, предложив выменять перочинный
нож на книгу Хаггарда и услышав в ответ неуклюжее "Гнушаюсь я торговли