"Михаил Веллер. Тест" - читать интересную книгу автора

знать то, на что по программе, составленной с учетом профнаклонности,
хватало и учебника.
Генка окончил мореходку десятым по успеваемости. Это очень нужно было.
В числе первого десятка он получал право поступления а Высшее мореходное
училище без экзаменов.
На медкомиссии он проходил исследование на профнаклонность. "Резчик по
камню. Сто восемьдесят один", - последовало не подлежащее апелляции
заключение. Комиссия уставилась на Генку непонимающе и вопросительно.
- Да, - сказал Генка. - Ну и что? Я моряк.
Комиссия полистала его характеристики.
- Будете сдавать экзамены на общих основаниях. Таковы правила.
Он проходил комиссию каждый год. "Резчик по камню".
На преддипломной практике он впервые не травил при сильной волне -
четырнадцать лет тренировки вестибулярного аппарата.
Гарька получил уже под команду сухогруз, когда его еще мариновали в
третьих помощниках. Потом он четыре года ходил вторым. Потом старшим.
Потом ему дали старый танкер-шестнадцатитысячник, двадцать восемь человек
экипажа.
В пароходстве привыкли к необычному капитану и перестали обращать на
него особенное внимание, пока внимание это не возникло вновь, уже в
благосклонном плане, когда третья подряд комиссия по аварийности признала
его самым надежным капитаном пароходства. В тридцать девять лет, являясь
исключением из инструкций, он стал капитаном трансатлантического лайнера.
Капитан лайнера без профнаклонности".
Он приезжал в отпуск, проходил двором мимо куста акации домой и каждый
раз говорил стареющим родителям: "Ну как?" - и раскрывал чемодан с
заморскими подарками.
- Как надо, - отвечал отец.
- Никогда не сомневалась, что из моего сына в любом случае выйдет толк,
- говорила мама и на несколько секунд отворачивалась с платочком.
В сорок семь, капитан-наставник флотилии, он сошел в августе во
Владивостоке. Пять широких старого золота галунов тускло отливали на его
белой тропической форме. Широкая фуражка лондонского пошива затеняла
загорелое лицо. Солнце эффектно серебрило седые виски. Навидавшиеся
моряков владивостокские мальчишки смотрели ему вслед.
Дворец был вписан в набережную, как драгоценность в оправу. Линии его
были естественны и чисты, как прозрение. Воздушная белизна плоскостей
плыла и дробилась в сине-зеленых волнах и искрящейся пене прибоя.
Стройный эскорт окружья отграненных колонн расступался при приближении.
Причудливый свет ложился на резьбу фронтонов и фриза, предвосхищая
ощущение замершего вдоха.
Экскурсовод произносил привычный текст, и негромкие слова, не теряя
отчетливости, разносились в пространстве: "...уникальный орнамент...
международная премия... потомки..."
Капитан вспомнил фамилию, названную гидом. Она держалась в его памяти с
того дня, того, главного дня, когда он смог... смог вопреки судьбе,
вопреки всему... Это была фамилия того мальчишки, резчика, у которого было
сто восемьдесят в то утро, а у него сто девяносто два. Шарапанюк была его
фамилия.
Корабль уходил в море ночью. Спелые звезды августа качались в волнах.