"Джейн Веркор. Молчание моря" - читать интересную книгу автора

веки его теперь были опущены, и он уже не поднимал взгляда...
Губы его с трудом разомкнулись, и он произнес глухим голосом:
- Я видел этих победителей.
Затем, через несколько секунд, еще более тихим голосом:
- Я говорил с ними.
И наконец шепотом, с горькой медлительностью:
- Они высмеяли меня.
Он поднял на меня глаза и трижды едва заметно покачал головой. Глаза
его закрылись, он продолжал:
- Они сказали: "Вы что, разве не поняли, что мы их дурачим?" Они
выразились именно так: "Wir prellen sie". Они говорили: "Вы, конечно, не
предполагаете, что мы, как дураки, допустим восстановление Франции у нашей
границы? А?" Они хохотали. Они весело хлопали меня по спине, смеясь мне в
лицо: "Мы не музыканты!"
Его голос, произнося последние слова, выражал презрение, и я не знал,
хотел ли он передать этим презрение тех людей к нему или же свое
собственное к ним отношение.
- Я убеждал их долго и страстно. Они прищелкивали языком; они говорили:
"Политика - это не мечта поэта. Как вы полагаете, ради чего мы вели войну?
Ради их старого Маршала? - И они снова смеялись: - Мы не сумасшедшие и не
простаки; нам представился случай уничтожить Францию, и мы ее уничтожим. И
не только ее мощь, но и душу ее. Особенно душу. Именно в ней - самая
большая опасность. Вот над чем мы трудимся сегодня, не обманывайтесь на
этот счет, голубчик! Мы растлим эту душу нашими улыбками и церемонным
обхождением. Мы обратим ее в пресмыкающегося пса".
Он замолчал. Казалось, он задыхался. Он с такой силой сжимал челюсти,
что я увидел, как на щеках его задвигались желваки, а на виске, выпуклая и
извилистая, как червяк, забилась жилка... Вдруг вся кожа на его лице
зашевелилась, словно от внутреннего трепета, - как озеро под порывом
легкого ветра, как пенка на закипающем молоке. Его глаза не отрывались от
прозрачных, расширенных глаз моей племянницы, и он сказал тихо, тускло,
придушенно, с мучительной медлительностью:
- Надежды нет, - и еще тише, еще глуше, еще медленнее, будто казня себя
этим страшным признанием: - Нет надежды. Надежды нет! - И вдруг,
неожиданно высоким и сильным голосом - к моему удивлению, ясным и звонким,
как рожок горниста, как крик: - Нет надежды!
Наступило молчание.
Мне показалось, что он смеется. На напряженном лбу его образовались
глубокие борозды. Губы его дрожали - лихорадочные и бескровные губы
больного.
- Они сердились и ругали меня: "Вот видите! Видите, как вы ее любите!
Вот она, великая опасность! Но мы излечим Европу от этой чумы! Мы выкачаем
из нее этот яд!" Они мне все объяснили. О, они ничего от меня не скрыли!
Они хвалят ваших писателей, и в то же время в Бельгии, в Голландии, во
всех странах, занятых нашими войсками, они уже поставили заграждения. Ни
единой французской книги не пропустят через границу, ничего, кроме
технических изданий, учебников по диоптрике или инструкций по
цементированию... Ни единого литературного произведения. Ни единого!
Его взгляд блуждал по комнате, натыкаясь на углы, как заблудившаяся
ночная птица, пока не успокоился на темных книжных полках, где выстроились