"Джейн Веркор. Молчание моря" - читать интересную книгу автора

дьяволов!
Он тряхнул головой, как собака, у которой болит ухо. Какой-то звук
вырвался сквозь его стиснутые зубы, тоскливый и страстный, как стон
обманутого любовника.
Он не двинулся с места. Он по-прежнему неподвижно и напряженно стоял на
пороге, с опущенными руками, словно пальцы его были налиты свинцом. Он был
бледен, но не восковой бледностью, а какой-то серовато-землистой, как
старая, покрытая известью стена.
Я увидел, как он медленно наклонился. Он поднял руку. Он вытянул ее,
ладонью со сложенными пальцами вниз, в нашу сторону. Он сжал кулак и
потряс им, лицо его зажглось какой-то дикой энергией. Губы его
приоткрылись, и мне показалось, что вот сейчас он бросит нам какой-то
призыв; мне почудилось, да, мне почудилось, что сейчас он призовет нас к
восстанию! Но ни одно слово не сорвалось с его уст. Он сжал рот, закрыл
глаза и выпрямился. Его руки поднялись к лицу, делая какие-то странные
движения, напоминающие фигуры из религиозных яванских танцев. Затем он
прикрыл ладонями виски и лоб, зажимая веки вытянутыми мизинцами.
- Они мне сказали: "Это наше право и наш долг!" Наш долг! Блажен тот,
кто так легко и уверенно находит путь к своему долгу!
Он уронил руки.
- На перекрестке тебе говорят: "Идите этой дорогой". - Он покачал
головой. - А ты видишь, что эта дорога ведет не к светлым вершинам, а
вниз, в зловещую ложбину, в душную тьму мрачного леса!.. Боже! Укажи мне,
где _мой_ долг!
Он сказал - он почти крикнул:
- Эта борьба - великая битва между Преходящим и Вечным!
Он пристально и скорбно глядел на деревянного ангела над окном,
вдохновенного и улыбающегося, излучающего небесное спокойствие.
Внезапно он весь смягчился. Тело утратило напряженность. Он опустил
взгляд к земле и затем снова поднял его.
- Я использовал свое право, - сказал он просто. - Я попросил разрешения
присоединиться к боевой дивизии. Мне оказали наконец эту милость. Завтра я
могу двинуться в путь.
Мне почудилось, что на губах его мелькнула неуловимая усмешка, когда он
уточнил:
- В ад.
Его рука указала на восток - в сторону огромных полей, где будущий хлеб
взойдет на трупах.
Я подумал: "Итак, он подчинился. Вот единственное, что они умеют
делать. Они все подчиняются. Даже он".
Мне стало больно, когда я взглянул на лицо моей племянницы. Оно было
мертвенно-бледным. Губы ее, подобные краям опаловой вазы, разомкнулись, и
лицо застыло в трагической неподвижности греческих масок. И я увидел, как
на грани лба и волос у нее брызнули - не появились, а именно брызнули -
капельки пота.
Я не знаю, увидел ли это Вернер фон Эбреннак. Его зрачки, казалось,
соединились со зрачками девушки - как лодка, привязанная к берегу и
увлекаемая течением, - такой натянутой, напряженной нитью, что нельзя было
решиться провести пальцем перед их глазами. Эбреннак одной рукой схватился
за ручку двери. Другой он держался за косяк. Не отрывая взгляда, он