"Дмитрий Вересов. Тень Заратустры ("Ворон" #9)" - читать интересную книгу автора

без Великой Матери благословения, от стручка какого-то болотного, не по
Древней Науке выношен, наречен без Совета, без ведома моего. И не надо мне
опять про войну, про случайность, про запрет на аборты и что гнева моего
боялась... Шоэйн! - Старая ведьма сплюнула презрительно, будто в рот мошка
залетела. - Пусть уж остается Александром. Имя, конечно, великое, щенку
твоему и за десять жизней не дорасти, но вместе с "Ильичом", пожалуй, в
самый раз. Помню, еще в Петербурге, в аптеке нашей на Каменноостровском
служил один Александр Ильич. Пыльный плюгавый сморчок, три волосинки
поперек плеши, пенсне с треснутым стеклышком, из жалости держали. Видать, и
твоему таким быть, случайного ничего не бывает... Ну, что встал, Ильич
Александр? Ступай уж!..
Бывший Шоэйн пулей вылетел из комнаты, и в этот вечер они с Энди так
нализались, что ночь провели в полицейском участке, утром имели мучительное
объяснение с проктором, а днем - с деканом. Но обошлось, не выгнали...
И спустя всего два-три года после смены имени, заглядывая в зеркало,
Лерман всякий раз с тоской осознавал, что неуклонно превращается в того
самого Александра Ильича из Петербурга. Кудри заметно поредели, зрение
ослабло, так что приходилось постоянно носить... не треснутое пенсне,
конечно, но очки в толстой оправе, лицо покрылось ранними унылыми
морщинами, тонкая шея обрела заметное сходство с цыплячьей... Воистину
сморчок, какой-то диккенсовский клерк и, кстати, почти что копия
легендарного маньяка-убийцы Криппена, того самого, что удостоился целого
зальчика в музее мадам Тюссо...
Кстати, похожую картину мог наблюдать в те годы в зеркале тихий
советский паренек. Только вот про маньяка Криппена он ничего не знал и
знать не мог - потому и внутренний голос не предостерег. А фамилия у того
паренька была смешная, щекотная. Чикатило...
Александр же Ильич судьбу Криппена, даже при гарантиях посмертной
славы, разделить не хотел и направлял свои либидозные порывы в менее
губительное русло. Примерно раз в два месяца он доставал с полочки чемодан,
укладывал в него алый смокинг с золотыми пуговицами, остроносые
лакированные штиблеты, белоснежную кружевную сорочку, несессер-косметичку с
разного рода ножничками, пилочками и флакончиками, поверх всего осторожно
выкладывал предмет своей особой гордости - смоляно-черный тупей, коим не
погнушался бы и неведомый Александру Иосиф Кобзон. И отправлялся в
развратный мегаполис Лондон прожигать уик-энд в клубах специфической
ориентации. Там он блистал этаким принцем-инкогнито и, флиртуя как с
ослепительно мужественными "буграми", так и с гибкими, накрашенными
мальчиками, отпускал туманные намеки на морганатическое родство с
царствующей фамилией. Зачастую это способствовало достижению желаемого, и
домой Александр возвращался усталый, но удовлетворенный. Скромное жалованье
служащего Шотландского Исторического архива, куда он устроился после
университета, не позволяло повторять эти эскапады чаще, да и существующий
график личных праздников выдерживался исключительно благодаря строжайшей
экономии во всем остальном. Именно в силу этого обстоятельства Лерман не
снимал отдельного жилья, а продолжал ютиться в своей когда-то детской
комнатке домика в Грэндже, под одной крышей с двумя окончательно
сбрендившими старухами.
Примерно за год до своего столетнего юбилея миссис Дейрдра вдруг
начала слышать голос, да так, что его невольно слышал и Александр Ильич,