"Дмитрий Вересов. Тихий Дон Кихот ("Анна и ее мужья" #3)" - читать интересную книгу автора

вправо... Ведь патриархия сразу обратит внимание, усмотрит, как пить дать,
усмотрит тенденцию...
- Случайность, - кратко утешал его Михаил, внутренне посмеиваясь над
чудачеством не от мира сего. - Берег подмыло, и кирпич упал.
- Кирпич ни с того ни с сего не падает, - совсем по-булгаковски отвечал
настоятель, видимо, репетируя претензии своего церковного начальства...
Никто вроде Корнилова не звал. Никому на всем белом свете в это
мгновение он, Михаил, не был надобен, прислушивайся - не прислушивайся. А
может, он просто устал, вот и останавливается, вслушивается, прикидывается?
Вон уже приличная дровяная горка образовалась, а щепок-то сколько! Или это
на морозе дышится тяжело, кислорода не хватает?
- Небо было ясное, голубое, вымороженное. Снег громко хрустел даже от
движения рук, даже когда Корнилов только запрокидывал голову. Все двадцать
градусов здесь, не меньше! А в двух шагах - оттепель, с разогретой солнцем
шиферной крыши течет, растут прямо на глазах сосульки, от ударов солнца и
колуна съезжают вниз цилиндрики снега. Скоро крыша совсем очистится,
останется немного снега только на деревянном крестике.
- Даже на дровяном сарае здесь был свой крест. Может, поэтому обычная
колка дров казалась Михаилу полной некого тайного смысла, почти поиском
Бога. А как же иначе? "Подними камень и там найдешь Меня, рассеки дерево - и
там..." Вот он и рассекал березовые поленья, по-детски веря в каждое новое,
еще не расколотое...
- Ой, Миша, что вы наделали! - услышал он женский голос через гусиное
шипение пуховика в самые уши.
- Что можно было наделать с поленьями? Расколоть их не с того конца? -
Корнилов обернулся.
Акулина, стряпуха с монастырской кухни, качала головой, глядя на его
деяния. Ее свернутый в сторону нос придавал ей вид детского портрета. Будто
ребенок долго мучился над этой деталью лица, а потом взял да и нарисовал его
чуть в профиль. То ли стесняясь, то ли от мороза, Акулина спрятала свое
увечье под платок и только тогда позволила себе более или менее открытый
взгляд на статного мужчину.
- Кто же поверит, что я одна столько наколола, Миша? Будет мне опять от
отца Макария на пряники. Скажет: "Вот как ты епитимию мою исполняешь!
Мягкосердных гостей наших соблазняешь..."
Она вдруг зарделась, фыркнула в платок, как деревенская девчонка,
оступилась, черпнула в валенок снега и совсем уж потерялась.
- За что это отец Макарий вас наказал дровами? - спросил Корнилов, хотя
спрашивал уже это пару часов назад, когда почти силой забирал из женских рук
тяжелый колун. Надо же было что-то сейчас сказать.
- Да все за язык мой, - повторила свой прошлый ответ Акулина.
- Начальство ругаете? - уточнил Михаил.
- Что вы! - замахала на него руками женщина. - Разве ж я такое могу
позволить? Так просто, набрешу всякого, что сама потом не рада. Язык
болтает, а голова не знает. На кухне все одна, да молчком. Так могу и год
промолчать. А тут увидела Аннушку, то есть супругу вашу, обрадовалась,
понесло меня, как с горы на санках. Она вон как похорошела, повзрослела,
многого повидала, в Японию, говорит, съездила, с новым мужем теперь... А я
тут все на кухне. Все меж святых мощей. Щи, каша, пряники вот наши
знаменитые, монастырские. От поста до поста, от Святок до Троицы... Что это