"Олег Верещагин. Воля павших " - читать интересную книгу автора

я, устроившись за столиком - тут они были стоячие - и заказав себе фирменный
"петербургер" и колу, уставился в большущее окно, через которое хорошо можно
рассматривать теплую зеленую улицу.
Впрочем, улицы я не видел. Я думал про странный выверт происходящего.
Деда я помнил очень плохо. Да нет. Не помнил вообще, только фотографии
видел. Когда отец не захотел идти по его стопам и ушел служить просто в
армию, дед рассорился с моим отцом насмерть, не желал ни видеть, ни слышать
его, его жену и своего внука - меня. И у нас в семье про него говорили не
очень охотно.
Дед всю жизнь прослужил в спецслужбах. Причем начинал еще тогда, когда
ФСБ было не ФСБ и даже не КГБ, а НКВД. Был дед в больших чинах и, выйдя в
отставку - довольно рано, как это всегда бывает у военных, - поселился в
своем доме на Эльдорадо, в практически безлюдном месте. Раньше это была его
же дача, но дед превратил ее в постоянное место жительства, а в город почти
не приезжал.
И вот теперь он умер.
Не скажу, чтобы я был расстроен или хотя бы огорчен. Все умирают, а дед
был практически чужим человеком. Просто, когда я вспомнил, кем он был, во
мне впервые шевельнулась положительная эмоция, связанная с переездом.
Интересно же посмотреть дом, в котором безвыездно жил секретный агент! Черт
его знает - может, там осталась масса любопытных вещей...
Додумать эту мысль я уже не успел.
Вадим, наверное, прошел дворами, потому что перед окном "Петербургера"
он не появлялся, а сразу возник в дверях кафе, крутя головой в поисках
меня, - одетый в свои обычные штаны от "ночки", кроссовки, черную тишотку с
портретом Милошевича и надписью по-русски: "Янки, гоу хоум!" на груди. Я
поднял руку, и мой друг, улыбнувшись, махнул в ответ, уже лавируя между
столиками.
- Ну хайль. - Он пожал протянутую мою ладонь и оперся локтями о стол,
глядя на меня своими странноватыми, серыми с золотыми искрами глазами, от
которых девчонки обмирали и начинали складываться в штабеля у его ног
раньше, чем Вадим открывал рот.
Я молча пожал крепкую ладонь. По телику, установленному над стойкой,
"знаток русской кухни известный повар Владимир Соколов" рекламировал майонез
"Кальве", и я в который раз подумал, что Соколов дурак - в традиционной
русской кухне отродясь не было майонеза... Дурацкая мысль означала, что я
боюсь разговора с Вадимом, поэтому я отвел взгляд от экрана и решительно
сказал:
- Вад, я уезжаю...
...Мы дружили столько, сколько были знакомы, - последние пять лет.
Почти пять. Взрослые посмеются над этой цифрой. Но для нас это треть жизни.
Лучшая треть - самая интересная, самая веселая... Вадим не перебил меня ни
разу. А я ни разу не отвел взгляд. Очень хотел этого и не отвел.
Когда говорить стало нечего и я умолк, Вадим опустил глаза. Он,
оказывается, уже давно крутил в пальцах мой пустой бокал из-под колы -
прокатывал снова и снова по его краю оставшуюся на дне капельку. Сейчас эта
капелька выскочила на пластик стола, и Вадим, бесшумно поставив на нее
стакан, поднял голову:
- Значит, в лагерь не поедешь? - обычным своим голосом спросил он. Как
будто ничего не произошло.