Кейстут Закорецкий Когда был пленум?

В своих книгах «Ледокол» и «День-М» Виктор Суворов обращает особое внимание на субботний день 19 августа 1939 г. Его он называет первым днем участия СССР во Второй мировой войне. Именно из-за решений, якобы принятых Сталиным в этот день, Вторая мировая война и смогла состояться. Причем эти решения товарищ Сталин не только принял, но и огласил в речи на пленуме ЦК ВКП(б), который якобы и состоялся в тот день. Заявление серьезное. Но, к сожалению, пока не обнаружено документов с архивно-учетными номерами, однозначно подтверждающих и проведение пленума, и речь Сталина на нем, а также существование решений, тогда принятых. В обоснование же своих выводов Суворов приводит косвенные доказательства и логические рассуждения. Но логические рассуждения на то и являются рассуждениями, что могут быть подвергнуты критике в связи «с другими обстоятельствами». Вполне может оказаться, что не было никакого пленума. И никакой «программной» речи Сталин в тот день не произносил. И важнейших решений в тот день он не принимал.

Что касается даты принятия задокументированных решений, то скорее всего ее никто никогда так и не узнает. А по поводу проведения заседаний Политбюро и произносившихся на них речей поспорить можно. Касательно 19 августа 1939-го есть большая статья С.З. Случа «Речь Сталина, которой не было» в журнале «Отечественная история», № 1, 2004 г. В ней приводится ряд опять же косвенных фактов и рассуждений, которые как бы доказывают, что никакого заседания Пленума ЦК ВКП(б) 19.08.39 не было. Соответственно не могло быть и речи Сталина на нем. Но не отрицается предположение, что 19 августа могли быть приняты какие-то решения в связи с событиями в последующие дни. Цитата:

«Абсолютное большинство решений готовилось Оргбюро и Секретариатом ЦК и принималось путем опроса членов Политбюро либо на совещаниях в узком кругу в кабинете Сталина. Именно на встречах руководящей «пятерки» в Кремле или в неофициальной обстановке, в полном или неполном составе принимались важнейшие решения, которые затем могли оформляться, но могли и не оформляться в качестве решений Политбюро. Таким образом, очевидно, что Волкогонов допустил ошибку, отождествив наличие решения Политбюро от 19 августа 1939 г. по одному вопросу с фактом проведения в этот день заседания Политбюро. Конечно, в этот день Сталин принимал самые различные решения (например, о визите рейхсминистра И. Риббентропа в Москву), отдавал письменные и устные указания, встречался в Кремле с узким кругом лиц, с ними в основном обсуждал вопросы, связанные с советско-германскими отношениями, мог он продолжать обсуждение этих и других вопросов и вечером на даче. Единственное, чего Сталин не делал 19 августа 1939 г., — не выступал с речью на расширенном заседании Политбюро. Его в тот день просто не было. Исследователям не известны документы, в том числе и из архивного фонда Сталина, или чьи-либо свидетельства, которые могли бы подтвердить информацию агентства Гавас о заседании Политбюро 19 августа 1939 г.».

Возможны два варианта отношения к этой истории: или полностью принять версию Виктора Суворова (в том числе по проведению заседания Политбюро 19 августа и речи Сталина на нем), или отнестись к ней как к творческой фантазии. Но и Суворов, и Случ, и другие историки, занимающиеся этой темой, не отрицают, что решения должны были быть приняты. В первую очередь Сталиным. Если не 19 августа 1939-го, то в какой-то другой день (не позже). И товарищ Сталин не мог действовать один. Его «соратники» должны были быть в курсе. И заседания Политбюро должны были проводиться с обсуждением не только второстепенных вопросов. Точнее говоря, второстепенные вопросы (как правило) решались в рабочем порядке. А заседания собирались (как правило) именно для обсуждения важных проблем. Другими словами, есть повод обсудить эту тему поподробнее. И не только логически. Как оказывается, есть факты, на которые другие авторы до сих пор почему-то не обратили внимания. И есть гипотезы, которые еще не получили распространения. Но разговор может оказаться длинным. А для начала имеет смысл вспомнить, какие события происходили в августе 1939 г.

11/08 — Начало переговоров военных делегаций СССР, Англии и Франции в Москве.

17/08 — Предпоследний их день.

19/08 — В.М. Молотов передал на рассмотрение германской стороны советский проект договора.

21/08 — Последний день переговоров с Англией и Францией.

23/08 — Приезд в Москву Риббентропа и подписание Договора о ненападении между СССР и Германией.

1/09 — Нападение Германии на Польшу — начало войны.

«Правда» от 24 августа 1939 г.: «23 августа в 1 час дня в Москву прибыл министр иностранных дел Германии г-н Иоахим фон Риббентроп. В 3 часа 30 минут дня состоялась первая беседа председателя Совнаркома и Наркоминдел СССР тов. Молотова с министром иностранных дел Германии г. фон Риббентропом по вопросу о заключении пакта о ненападении. Беседа происходила в присутствии тов. Сталина и германского посла г. Шуленбурга и продолжалась около 3-х часов. После перерыва в 10 часов вечера беседа была возобновлена и закончилась подписанием договора о ненападении».

То, что Сталин принял важные решения именно 19.08.39, Суворов объясняет тем, что после этого дня ситуация очень изменилась. То есть не могла она измениться «на ровном месте». Но если «соратники» о таком повороте не знали и не догадывались, то, конечно, могла потребоваться беседа с ними с объяснением ситуации и для того, чтобы они не удивлялись и действовали согласованно. Вполне логично. Но можно допустить, что необязательно день оглашения каких-то решений и день их принятия — это один и тот же день. Наоборот, обсуждение вариантов действий и выбор наиболее удачного из них (как правило) происходит раньше даты оглашения. Вот простой пример.

«19 августа 1939 г. Сталин дал зеленый свет Гитлеру: нападай на Польшу; и Жукову: наноси удар по 6-й японской армии. В этот день Сталин принял и другие решения».

Действительно, решение 19.08.39 о передаче немцам советского проекта совместного договора вполне можно рассматривать как действие, которое значительно облегчало план Гитлера по нападению на Польшу. Но любому ПРИНЯТОМУ решению должна предшествовать предварительная работа по сбору соответствующей информации и по ее анализу. А также и такой элемент, как ПОДГОТОВИТЕЛЬНЫЕ ДЕЙСТВИЯ. Особенно в политике (а также при подготовке серьезной военной операции). В какие действия должен был вылиться приказ Жукову «нанести удар по 6-й японской армии»? Открываем 7-ю главу мемуаров Г.К. Жукова «Воспоминания и размышления» и читаем:

«20 августа 1939 г. советско-монгольские войска начали генеральную наступательную операцию по окружению и уничтожению японских войск.

Был воскресный день…

В 6 ч. 15 м. наша артиллерия открыла внезапный и мощный огонь по зенитной артиллерии и зенитным пулеметам противника…»

Но это не значит, что, например, в обед 19 августа 1939-го товарищ Сталин снял трубку телефона и приказал Жукову: «Нападай!» — в условиях, когда ничего еще не было готово, а Жуков «в ответ» тут же приказал срочно подготовить открытие артогня в 6.15 завтрашнего утра. Это совершенно невозможно! Во-первых, если Сталин (из Москвы) позвонил Жукову часов в 12.00, то у Жукова в читинском часовом поясе в этот момент было уже 18.00. И за оставшиеся 12 часов провести всю подготовительную работу невозможно чисто технически. В 18.00 можно только поднять артбатареи на выход в исходный район, из которого занимаются огневые позиции. Причем позиции уже должны быть заранее подготовлены и топопривязаны к картам, основное направление стрельбы и рубежи целей назначены, цели разведаны, выбраны и пронумерованы, снаряды завезены и приведены в окснарвид («окончательно снаряженный» — т. е. навинчены взрыватели), командно-наблюдательные пункты оборудованы, связь проложена, стволы прочищены. И делается это не за один день. Конечно, командиры батарей, выполняя все эти работы, должны были догадываться, куда и как будут стрелять. Они только могут не знать точной даты «времени Ч». Последний момент, когда им надо сообщить, что готовность к стрельбе в 6 утра, — вечер накануне. Ибо им надо будет еще успеть занять огневые позиции орудиями и развернуть стволы в нужное направление. Но это означает, что генералы приняли эту дату еще раньше. Не позже 18.00 накануне (или 12.00 по Москве 19.08.39).

Но чтобы артиллеристы, связисты, пехотинцы, танкисты и другие рода войск в каком-то месте плотно занимались конкретной подготовкой к «времени Ч», их надо сюда привезти, оборудовать землянки (или палатки), полевые склады, заполнить их боеприпасами и прочим необходимым, провести разведку целей и т. д. и т. п. На Халхин-Голе одних только артиллерийских снарядов планировалось заготовить 18 000 тонн! (См. мемуары Жукова.) А еще бомбы для самолетов (6500 тонн), бензин и смазку (15 000 тонн), продовольствие (4000 тонн) и прочее (11 500 тонн). И все это на полевые склады надо было доставить бортовыми машинами и автоцистернами (всего до 4000) по маршруту в 650 км в один конец. При средней скорости 50 км/час (во-первых, дорога грунтовая, во-вторых, снаряды в кузове, а не кирпич!) в одно направление водитель должен был вести машину более полусуток. А поспать он должен? В конечном итоге, как отмечает Жуков, грузы перебросили за 5 дней!

И все это называлось «тщательной подготовкой не позже 20 августа генеральной наступательной операции». И стартовала эта подготовка в начале августа. Причем «в целях маскировки, сохранения в строжайшей тайне наших мероприятий Военным советом армейской группы одновременно с планом предстоящей операции был разработан план оперативно-тактического обмана противника, который включал… [и] вопросы дезинформации и обмана противника с целью введения его в заблуждение относительно наших намерений. Этими мероприятиями мы стремились создать у противника впечатление об отсутствии на нашей стороне каких-либо подготовительных мер наступательного характера, показать, что мы ведем широко развернутые работы по устройству обороны, и только обороны… До 17–18 августа было категорически запрещено выводить войска в [исходные районы]… Сосредоточение войск… и вывод их в исходные районы для наступления были предусмотрены в ночь с 19 на 20 августа… По мере приближения срока начала операции различные категории командного состава были последовательно ознакомлены с планом операции, начиная с четырех и кончая одними сутками до начала боевых действий. Бойцы и командиры получили боевые задачи за три часа до наступления…»

И это не единственный пример длительной подготовки неких событий. Лев Безыменский теме немецкой подготовки плана нападения на СССР посвятил отдельную книгу «Особая папка «Барбаросса». В ней на стр. 196 приводится интересная таблица сроков разработки немецких военных планов 1939–1941 гг. [с некоторыми уточнениями по дневнику Гальдера]:

Кодовое название

Против кого

Сроки разработки

Продолжительность

разработки (месяцев)

«Вайс»

Польша

апрель 1939 — 1 сентября 1939

5

«Везерюнбунг»

Дания — Норвегия

декабрь 1939 — 9 апреля 1940

4

«Гельб»

Франция

сентябрь 1939 — 10 мая 1940

8

«Марита»

Греция

ноябрь 1940 — 6 апреля 1941

7

«Операция-25»

Югославия

27 марта 1941 — 6 апреля 1941

менее 0,5

«Барбаросса»

СССР

весна 1940 (?) — 22 июня 1941

более 12 (?)

И это не все планы, которые разрабатывал немецкий Генштаб в то время. Наиболее известен из неосуществленных — «Зеелеве» («Морской лев»). Но в конце 1940-го — в первой половине 1941-го велись работы и по другим планам, как неосуществленным, так и в какой-то мере реализованным (см. «Военный дневник» Франца Гальдера):

«Феликс» (Гибралтар), «Атилла» (Марокко), «Зонненблюме» (Сев. Африка), «Альпенвейльхен» (Албания), «Зюдвинг» («Южный ветер», Франция — против партизан), «Зильберфукс» («Чернобурая лиса», СССР вблизи Сев. Финляндии), «Хайфиш» («Акула», фиктивно против Англии), «Альбион» (фиктивно против Англии), «Изабелла» (на Пиренееях против Англии), «Меркур» (Крит).

Итак, серьезные военные операции требуют предварительного планирования и технической подготовки. Это игнорировать нельзя. (И необязательно каждый из них будет реализован. Возможна и команда прекратить.) Не обошлось без этого и на Халхин-Голе летом 1939-го. В результате чего 19 августа по телефону можно было только уточнить, все ли готово и, получив ответ, или окончательно подтвердить принятое гораздо раньше решение, или его отменить. Вот отменить можно было! Но может возникнуть вопрос: а для чего тогда нужна была вся эта подготовка? Это что, — шутка? Ради «шутки» перебросить за тысячи километров войска и 55 тысяч тонн разного добра? Чтобы потом все в последний момент остановить? Несерьезно.

Но с другой стороны, а для чего останавливать? Разве японцы сами ушли?

Как известно, японцы тогда сами оттуда не ушли. Пришлось их выталкивать военной силой. Но, строго говоря, (теоретически) могли быть и другие варианты. Например, вместо того чтобы звонить Жукову из Москвы в читинский часовой пояс, можно было бы позвонить в японское посольство где-нибудь 5 августа, пригласить японского посла на аудиенцию к советскому наркому иностранных дел и передать ноту с предложением: или мы вкатываем ваши войска в землю под Халхин-Голом, или они уходят сами. Вдруг согласились бы? И не надо было бы затаривать склады в далекой степи тысячами тонн разного добра.

А если бы они не согласились, тогда как? Заранее раскрыть свои стратегические планы? Тоже нехорошо. И вот тут оказывается важным умение правильно оценить возможное поведение «противной стороны». В смысле — противоположной (т. е. другого «партнера по совместной игре»). И еще более сложной может оказаться комбинация, если в «совместных действиях» задействованы не два участника, а много — как получилось в Европе в 1939 г. в отличие от Халхин-Гола. И у каждого свои цели. Как тактические (близковременные), так и стратегические (на большой срок). В этих условиях не всегда видимые действия означают то, что они показывают. (См. пример Жукова по дезинформации и обману противника на Халхин-Голе.)

С военными действиями понятно. А как быть с политическими? Разве они подготовки не требуют? Например, все ли ясно с причинами подписания 23 августа 1939 г. советско-германского договора? Как пишет Суворов и соглашаются другие авторы (например, Случ), окончательное решение его подписать Сталин должен был принять не позже 19 августа. Точнее говоря, не позже 19 августа его надо было начать отрабатывать. Но означает ли это, что само решение заключить договор с гитлеровской Германией тоже было принято Сталиным 19 августа? Есть доказательства? Нет доказательств. И вряд ли найдутся. Сталин мемуаров не написал. Оценить можно только косвенно по последовательности событий. И начать, видимо, имеет смысл с того, а как объяснялось все это официально?

Официальное объяснение было напечатано в газете «Известия» 27 августа 1939 г. Называлось оно «Интервью главы советской военной миссии К.Е. Ворошилова о переговорах с военными миссиями Англии и Франции»:

«Не потому прервались военные переговоры с Англией и Францией, что СССР заключил пакт о ненападении с Германией, а наоборот, СССР заключил пакт о ненападении с Германией в результате, между прочим, того обстоятельства, что военные переговоры с Францией и Англией зашли в тупик в силу непреодолимых разногласий».

В то время товарищ Ворошилов имел и другие звания/ должности: член Политбюро ЦКВКП(б), Маршал Советского Союза, нарком обороны СССР. И каждый день должен был беседовать с товарищем Сталиным по вопросам ведения переговоров. Если учесть, что товарищ Сталин тоже был членом Политбюро, а также то, что в разговоре мог участвовать и нарком иностранных дел (и тоже член Политбюро) товарищ Молотов, то получается, что во время переговоров с Англией и Францией мини-заседания Политбюро проходили каждый день. И на них должны были приниматься какие-то решения. По крайней мере хотя бы по порядку ведения переговоров. И вот наступило 19 августа. С одной стороной договориться не удалось. И, взвесив все «за» и «против», пришлось договариваться с другой. Внешне — логично. Остается (для контроля) ознакомиться с протоколами заседаний этих переговоров. Все ли понятно и логично там? И сделать это можно. Если протоколы других важных в прошлом бесед военных делегаций массово не публиковались (например, в Потсдаме летом 1945-го), то по августовским 1939-го в Москве достаточно пойти в любую «хорошую» библиотеку для взрослых. И заказать в ее читальном зале хотя бы книгу Безыменского «Особая папка «Барбаросса» (которую только дополнительным тиражом издали в 250 000 экз.). Анализ тех переговоров с цитатами из протокола размещен в ней в третьей главе («Семь дней в августе»). Если есть желание почитать в полном виде, то он есть в цитировавшейся выше книге «СССР в борьбе за мир накануне Второй мировой войны (сентябрь 1938 г. — август 1939 г.)». И оказывается, что если вчитаться в записи повнимательнее, то могут возникнуть разные вопросы.

Какие еще 70 %?

При чем здесь 70 %? О-о! Это, как оказывается, фрагмент того, что в официальных объяснениях называется «конкретным советским военным планом», который и предлагалось рассмотреть на переговорах (и подписать, если стороны согласятся). Прошу обратить внимание на слово «конкретный», которое в объяснениях обязательно соседствует с тем, что у «другой стороны» ничего «конкретного» не было. Вот, например, как об этом говорится в 17-м томе БСЭ (3-го издания) (выделены слова, на которые предлагается обратить повышенное внимание):

МОСКОВСКИЕ ПЕРЕГОВОРЫ 1939 между СССР, Великобританией и Францией о заключении договора о взаимопомощи, проходили в апреле — августе в обстановке угрозы мировой войны, усилившейся после Мюнхенского соглашения 1938, оккупации немецко-фашистскими войсками Чехии и Моравии и завершения расчленения Чехословакии (март 1939). «…» Желая придать деловой характер переговорам, Советское правительство предложило начать обсуждение военных вопросов еще до завершения политических переговоров. Однако вследствие проводившейся западными державами тактики саботажа англо-французские военные представители только 11 августа прибыли в Москву для переговоров о заключении военной конвенции. К тому же это были второстепенные лица, не имевшие, как оказалось, необходимых полномочий для заключения договора. Советский Союз (он был представлен К.Е. Ворошиловым, Б.М. Шапошниковым и другими видными военными деятелями) внес в ходе переговоров конкретный военный план, по которому его вооруженные силы, выставленные против возможного агрессора, должны были включить 120 пехотных и 16 кавалерийских дивизий, 5 тыс. тяжелых орудий, 9-10 тыс. танков, от 5 до 5,5 тыс. боевых самолетов. Однако Великобритания и Франция не привезли разработанных военных планов; они не обеспечили согласия польского правительства на проход через Польшу в случае военного конфликта с Германией вооруженных сил СССР, что лишало советские войска возможности войти в соприкосновение с врагом…

«Тактика саботажа» и «второстепенность» лиц заслуживает отдельного разговора позже.

«Необходимые полномочия», строго говоря, у французской стороны были с первого дня. Генерал Думенк зачитал их 12 августа. Письменные полномочия британской миссии были получены в ходе переговоров, о чем адмирал Дракс сообщил 21 августа (в их последний день).

И по этому тексту есть смысл отметить, что 11 августа делегации только прибыли в Москву. Первым днем переговоров по протоколу был 12 августа. Причем, как оказывается, в этот же день произошло еще одно событие, можно сказать, прямо противоположного свойства. Об этом лично я впервые узнал в «секретном архиве для всех» — в учебнике по истории СССР для средней школы. По поводу обращения к школьным учебникам в роли источника серьезной информации иногда в дискуссиях можно услышать как бы протесты некоторых участников — «ну что серьезного можно прочитать в школьном учебнике? ЧТО? Это же…» Действительно, в учебнике «ИСТОРИЯ СССР» для 10-го класса средней школы переговорам СССР в 1939-м отведено только три абзаца. Первый про тупик в них летом 1939-го. Второй о роли Японии (одним предложением). Третий про сложную сеть интриг, которые плели Англия и Франция. Что не привело ни к какому результату, из-за чего Советскому Союзу и пришлось «согласиться с предложением Германии о заключении договора о взаимном ненападении…».

По поводу «сети интриг» неплохое уточнение есть в книге Безыменского (стр. 126):

«Разгаданная игра

В дипломатической игре западноевропейских держав, которая велась летом 1939 г., был поставлен своеобразный рекорд запутанности, ибо борьба эта развертывалась сразу в нескольких плоскостях:

первая (английская): переговоры с Советским Союзом о возможном сотрудничестве с ним и Францией для отражения нацистской агрессии;

вторая (англо-французская): переговоры о линии поведения по отношению к СССР;

третья (англо-французская): переговоры с Польшей как вероятным объектом германской агрессии;

четвертая (англо-немецкая): секретные переговоры с немецкими официальными лицами с целью выяснения возможностей сговора с Германией;

пятая (англо-немецкая): секретные переговоры с неофициальными немецкими представителями с целью определить подлинные намерения Германии;

шестая (немецко-английская): неофициальное информирование Англии о намерениях Германии зондировать позицию СССР.

Поистине в этой игре можно было запутаться! Тем более что почти все стороны, участвовавшие в переговорах в одной плоскости, знали (или догадывались), что происходит в другой. Так, немцы примерно знали, как идут переговоры Англии и Франции с СССР, и еще точнее знали, какова позиция Польши. Англичане знали, как орудует Германия за дипломатическими кулисами.

Но и Советский Союз, вокруг которого стягивалось кольцо дипломатического заговора, знал…»

Короче, все что-то знали, но плели интриги, не желая «начинать первым». Но может возникнуть вопрос: а плел ли интриги Советский Союз? В школьном учебнике 1986 г. об этом ничего не говорится. Но ряд уточнений возник в издании 1990 г. (для 11-го класса, стр. 7–8):

«…Политика советской дипломатии не отличалась ясностью и последовательностью. На XVIII съезде партии во внешнеполитической части своего доклада Сталин сделал заявление, которое было расценено как намек на то, что Советское руководство признает Англию и Францию в большей степени ответственными за нарастание угрозы войны в Европе, чем Германию. Политика сталинской дипломатии заключалась в том, чтобы попытаться лавировать, играть на противоречиях между Англией и Францией, с одной стороны, и Германией — с другой, а при случае нейтрализовать японскую угрозу, самому оставаясь в стороне от втягивания в вероятные военные действия. Однако, проводя эту политику, сталинское руководство все более отходило от принципиальных основ советской внешней политики, отдавая предпочтение тайной дипломатии, идя на беспринципные сделки, затрагивающие судьбы третьих стран.

11 августа 1939 г. начались переговоры советской, британской и французской военных миссий для обсуждения вопроса об отпоре агрессии в Европе. Позиция британской и французской делегаций на переговорах была непоследовательна. Обширная британская и французская документация на май — август 1939 г. показывает, что кабинет Чемберлена находил партнерство с СССР нежелательным, а военное сотрудничество — невозможным.

12 августа германское правительство было извещено, что СССР готов обсудить с Германией новый характер отношений. Это заявление было ответом на германское предложение, сделанное еще в начале августа министром иностранных дел Германии Риббентропом.

…Молотов… в беседе с германским послом в Москве выразил заинтересованность СССР в пакте о ненападении с Германией, хотя и дал понять, что советское руководство спешить не намерено. Но спешил Гитлер. 16 августа он ответил: Германия согласна заключить пакт и оказать влияние на Японию в пользу улучшения русско-японских отношений.

Еще несколько дней велись одновременно переговоры как с Англией и Францией, так и с Германией. 20 августа Гитлер направляет послание Сталину, в котором дает понять, что согласен на далеко идущие требования Сталина, а на следующий день Сталин назначает дату визита Риббентропа в Москву — 23 августа. Переговоры с Англией и Францией прерываются. Риббентроп и Молотов подписывают пакт о ненападении сроком на 10 лет.

24 августа договор был опубликован в советских газетах. Однако у договора был секретный дополнительный протокол, в котором речь шла о судьбе Польского государства. Оригиналы этого и других советско-германских секретных протоколов до сих пор не найдены. Они известны по фотокопиям».

В учебнике 1990 года днем начала переговоров с Англией и Францией указано 11 августа. Но это был день приезда делегаций. Первым днем переговоров по протоколу было 12-е. И получается, что в этот день один член Политбюро (маршал Ворошилов) начинает переговоры по созданию военного союза по противодействию агрессору, а другой член Политбюро (нарком и глава правительства Молотов) встречается с послом этого самого агрессора с предложением обсудить совместный договор. Действительно, подписали его аж 23-го. Но ведь сначала же надо было сочинить его текст, согласовать пункты и распечатать на двух языках, чтобы было где расписаться и поставить печати. А это все время. И не один день. Вот 12-го и начали ПОДГОТОВКУ.

Но если учесть, что результаты этих переговоров были взаимоисключающими, то может возникнуть вопрос: в которых из них СССР был более серьезен? Вариантов может быть два. Или СССР перед 12 августа вообще не имел определенного мнения и по ходу встреч надеялся определиться, какие из них окажутся более полезными. Или СССР к 12 августа уже имел свое мнение, которого планировал добиться в одних переговорах, обрекая другие на провал. ЗАРАНЕЕ!!! И вот тут в качестве индикатора серьезности вполне может служить текст конкретного военного плана, который был предложен советской делегацией на обсуждение миссиям Англии и Франции. Его зачитал 15 августа командарм 1-го ранга начальник Генштаба РККА Б.М. Шапошников. План имел три конкретных варианта под три возможные ситуации начала агрессии (книга Безыменского, стр. 88–91):

1) Если блок агрессоров нападает на Англию и Францию. В этом случае СССР выставляет 70 % тех вооруженных сил, которые Англией и Францией будут непосредственно направлены против главного агрессора — Германии. Например, если бы Франция и Англия выставили против Германии непосредственно 90 пехотных дивизий, то СССР выставил бы 63 пехотных и 6 кавалерийских с обеспечением. Причем в войне обязана участвовать Польша, от которой должно быть получено разрешение на пропуск и действия вооруженных сил СССР через Виленский коридор, а также, возможно, через Галицию. Кроме того, перечисляются направления и задачи действий военных флотов всех участников.

2) Если агрессия будет направлена на Польшу и Румынию, которые выставляют на фронт все свои вооруженные силы. Франция и Англия должны немедленно объявить войну агрессору. Участие СССР возможно только тогда, если Польша и Румыния дадут согласие на пропуск советских войск через свою территорию. В этом случае СССР выставляет 100 % тех вооруженных сил, которые выставят Англия и Франция. Задачи военных флотов аналогичны варианту 1.

3) Если главный агрессор нападет на СССР с территории Финляндии, Эстонии и Латвии. В этом случае Франция, Англия и Польша должны объявить войну Германии. А также Польша должна разрешить пропуск вооруженных сил СССР через Виленский коридор и Галицию. В этом варианте СССР всего выделяет для фронта 120 дивизий. А Англия и Франция должны выставить для своего фронта с Германией 70 % от указанных сил СССР. Задачи военных флотов аналогичны варианту 1. Если в войну будет втянута Румыния, то она тоже должна разрешить пропуск вооруженных сил СССР через свою территорию.

Во всех этих вариантах уточняется, что согласия Польши и Румынии на пропуск советских войск должны добиться правительства Англии и Франции, имеющие договоры с Польшей и Румынией.

План конкретный? Вполне! Но… А как насчет РЕАЛЬНОСТИ его выполнения и АДЕКВАТНОСТИ тогдашней военно-политической ситуации в Европе? А вот это уже другой вопрос. И почему-то историки его никогда и нигде не касались. Возможно потому, что «нормальный» историк, как правило, плохо ориентируется в боевой работе. И противоречий не видит. Но есть повод обратить на это внимание. Начнем с реальности выполнения.

На первый взгляд три КОНКРЕТНЫХ варианта советского военного плана вроде обеспечивают как бы справедливость выделения средств («доли участия») стран-участниц. Если враг нападает на Англию и Францию, то «доля помощи» СССР — 70 %. Если враг нападает на кого-то, то обе стороны выделяют одинаковые «доли». Если враг нападает на СССР, «доля» «союзников» как бы адекватна, т. е. тоже 70 %. Справедливо? Вроде бы да. Если только… Во-первых, а откуда взято число «70 %»? Почему, например, не 85 %? А во-вторых, вот если бы речь шла не о конкретной боевой работе на войне, а, скажем, о создании крупного совместного предприятия, требующего больших затрат типа современной МКС (международной космической станции), тогда, конечно, подсчет ДОЛЕЙ (в процентах) — дело вполне понятное и справедливое. Например: мы затратили 70 % средств на строительство, дайте нам 70 % мест в экипаже! Справедливо? Но при чем здесь подсчет процентов при планировании БОЕВЫХ ОПЕРАЦИЙ? С ума сошли? Какие проценты? Даю пример.

Например, враг двигает против Англии и Франции 50 дивизий (из имеющихся 120). И еще вопрос, как он их «двинул». Может, начал атаку и остановился и закопался в глухую оборону. А тут и Англия и Франция, не желая особо воевать, тоже не особо приказала вгрызаться в возникшую оборону своим 60 дивизиям. А остальные 70 враг кидает в блицкриг против СССР. И как быть советскому Генштабу? Воевать «по-взрослому»? Или по Договору? По Договору он может выделить 70 % от сил Англии и Франции, в данном примере — 42 дивизии. Не больше. Хорошо, допустим, 42 дивизии подняли по тревоге и двинули против врага. Но в связи с тактическими неудачами, часть из них оказалась в окружении, часть после боев пришлось вывести на доукомплектование. Срочно нужны резервы. Они есть, но… А как же Договор? Командующий Юго-Северным фронтом криком кричит:

— Мне нужны еще 20 дивизий или фронт будет прорван противником

А ему в ответ:

— Что вы волнуетесь? У нас Договор! Всего больше 42 дивизий (т. е. 70 %) на фронте ни-ни! Воюйте, как получается! Союзники нам помогут!

— Какие еще 70 %? Вы там с ума сошли???

Или срочно просить, чтобы союзники увеличили свою группировку, чтобы долю в 70 % можно было тоже увеличить?

Или плюнуть на Договор и воевать «по-настоящему»?

Или другой вариант: СССР, удерживая фронт стратегической обороной, срочно развертывает еще 120 дивизий (ресурсов хватает), 180 двигает на фронт и требует от союзников выполнить Договор и выставить свою «долю» (которая в этом случае составит 126 дивизий). А у тех готовых всего оказалось, например, 109. Как быть? Кидать клич о создании «народного ополчения»? Или выплатить «неустойку»? Каким образом?

И вообще, а каков механизм подсчета процентов?

У каждого Генштаба присутствует атташе от другой стороны и тщательно проверяет, сколько каких дивизий воюет? Но для этого он должен быть посвящен во все детали планирования операций. А если его Генштаб, получив такие данные, поведет себя «по своим интересам»? Договор — договором, но могут быть разные нюансы и не все интересы своего высшего командования могут полностью совпадать с интересами союзников. И при этом добровольно допустить к своим планам «чужого дядю»?

Так?

Но тогда может возникнуть вопрос: а какие дураки подписывали ТАКОЙ Договор?

Касательно советской стороны список есть в книге Безыменского в рамках комментария к Протоколу за первый день переговоров:

«День первый: реконструкция

Итак, закончился первый день переговоров. Протокол нами прочитан. Теперь попытаемся «реконструировать» ситуацию, в которой начались переговоры.

Сначала об обстановке первого дня. О ней поведал мне один из участников переговоров — Николай Герасимович Кузнецов, который в то время был народным комиссаром Военно-Морского Флота СССР. Вот его рассказ:

Советская делегация состояла из лиц самого высшего военного ранга. Ее возглавлял народный комиссар обороны Маршал Советского Союза Климент Ефремович Ворошилов, который одновременно являлся членом Политбюро ЦК Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) и представлял собой высший военный авторитет того времени. В состав делегации входил командарм 1-го ранга (генеральские звания еще не были введены) Борис Михайлович Шапошников, начальник Генерального штаба Красной Армии, выдающийся военачальник и теоретик военного дела, к которому мы все питали исключительно высокое уважение. Далее были представлены виды вооруженных сил: ВВС РККА — командармом 2-го ранга А.Д. Локтионовым и флот — в моем лице. Наконец, членом делегации являлся заместитель начальника Генерального штаба комкор И. В. Смородинов.

Мы с полным уважением отнеслись к нашим французским и английским коллегам. По их прибытии им были оказаны необходимые воинские почести. Руководители делегаций были приняты наркомом иностранных дел В.М. Молотовым.

Советская делегация имела инструкцию от своего правительства со всей серьезностью отнестись к переговорам.

В течение долгого времени в Генеральном штабе и в штабах видов вооруженных сил шла подготовка к переговорам. Все соответствующие предложения координировались Генеральным штабом. Советский военный план был изложен на одном из последующих заседаний Б.М. Шапошниковым…»

«Были оказаны необходимые воинские почести…» Это, надо полагать, означает, что прибывшие делегации торжественно встречались на московских вокзалах с выстраиванием почетного караула в присутствии журналистов из многих мировых телеграфных агентств. Нда-а-а… На весь мир сообщить о торжественном прибытии военных делегаций для подписания КОНКРЕТНОГО ВОЕННОГО ПЛАНА ВЕДЕНИЯ ВОЙНЫ!! (??) Извините, а как же секретность подобных мероприятий? Сам противник при этом совершенно не учитывается? Наплевать на правило: «предупрежден — значит, вооружен»? Торжественно на весь мир сообщать о таком мероприятии имело смысл только в двух случаях — если была уверенность, что Договор будет подписан и это остановит военные действия (что означает, что нет никакой разницы, какими КОНКРЕТНОСТЯМИ будут расписаны планы по их возможному ведению). И второй вариант: была уверенность, что Договор НЕ БУДЕТ подписан и тогда тоже нет никакой разницы, каковы там КОНКРЕТНОСТИ.

Но конкретности были. Откровенно говоря, странные. Еще более странным оказывается список вариантов начала войны (для того момента). Из предложенных вариантов только второй где-то соответствовал политической ситуации в Европе и разведсведениям каждой из сторон (если исключить Румынию). Первый вариант (при тех условиях) можно отнести к теоретически-гипотетическому. Третий — к гипотетически-бредовому. На основе каких рассуждений можно было предположить, что немцы, оголив тысячи километров своей границы под возможный удар войск нескольких стран по тыловым и промышленным центрам страны, рискнули бы послать войска (морем!) против СССР на незначительном участке границы в карельских лесах и болотах, где воевать (особенно зимой), мягко говоря, проблематично? И с какой целью? Попытаться оттуда дойти до Москвы по практически сплошному бездорожью через бесконечные леса, реки, озера и болота «страны озер» Карелии и дальше по ненамного лучшим условиям Вологодской, Ярославской и Калининской областей? Чтобы попытаться как бы повторить путь предков XIII века? Так сказать, «исторический туризм»? Таща на «горбу» по болотным гатям бронекатера, загруженные танками Т-1 и Т-2? И надеясь на помощь удара с территории Эстонии и Латвии? (225 км граница с Эстонией и 285 км с Латвией. Всего — 510, из которых по суше остается около 390, остальное — по Чудскому озеру.) Операция «(Очень) Глубокий котел»? Гипотетически, конечно, можно признать, что какой-то идиот мог решиться на такой бред. Но предлагать к рассмотрению этот вариант на как бы серьезных переговорах делегаций почти самого высокого уровня? Значит, какой-то смысл был. Но какой?

Любые предложения выдвигаются для получения ответа противоположной стороны. Соответственно при их подготовке полезно оценить готовность партнера по переговорам с ними согласиться. Если есть предположение, что согласие сразу не возникнет и появятся разные вопросы, то есть обычная практика предварительной рассылки проекта Договора для предварительного согласования отдельных пунктов. Заниматься этим во время как бы «окончательных» переговоров с полномочиями подписать окончательную редакцию итогового документа рискованно. Реально это может привести такие переговоры к провалу. А чтобы понять, к чему реально шло дело на переговорах августа 1939 г., полезно кратенько перечислить, чем на них занимались.

1-й день (12 августа). Выясняется наличие полномочий. Потом идет дискуссия, с чего начать. Ворошилов предлагает сначала огласить военные планы Англии и Франции. Глава английской миссии Дракс (отставной адмирал, бывший комендант Портсмутской крепости, носивший почетное, но чисто официальное звание адъютанта короля по морским делам) просит сначала огласить советский. Ворошилов настоял на том, чтобы сначала были заслушаны планы Англии и Франции.

2-й день (13 августа). Генерал Думенк в общих чертах излагает «общую картину французской обороны». Затем генерал Хейвуд кратко сообщил военную ситуацию в Британии. После этого Думенк ответил на вопрос советской стороны по координации военных действий с Польшей. В заключение Ворошилов поинтересовался, «как данные миссии или Генеральные штабы Франции и Англии представляют себе участие Советского Союза в войне против агрессора, если он нападет на Францию и Англию или если агрессор нападет на Польшу или Румынию или на Польшу и Румынию вместе, а также если агрессор нападет на Турцию». (Так как СССР не имеет общей границы с агрессором и его участие в войне возможно только на территории соседних государств.) Генерал Думенк заявил, что ответит завтра. Кроме того, в этот день он выдвинул «Три принципа» в виде как бы проекта общей декларации совещания («Установление прочного фронта, действия всеми своими силами, конкретные операции зависят от обстановки»).

3-й день (14 августа). Ворошилов напоминает вопрос. Генерал Думенк отвечает, что проблемы как бы не существует. Воевать каждая страна должна всеми своими силами на своем фронте. По поводу войны в Польше, Румынии или Турции он замечает, что в случае необходимости войска Англии, Франции и СССР могут прийти им на помощь. Ворошилов возражает: а если эти страны не попросят помощи? И после небольшого обмена мнениями предлагает дополнение к своему вопросу. Он просит объяснить, предполагают ли Генштабы Англии и Франции, что советские войска будут пропущены на польскую и румынскую территории. Дракс и Думенк долго беседуют друг с другом. Затем состоялась длительная дискуссия, в которой выяснилось, что проблема пропуска советских войск через Польшу (Виленский коридор, Галиция) и Румынию для советской миссии является «кардинальной». И советская сторона хотела бы получить на нее заверенный правительствами Англии и Франции конкретный ответ. Со стороны французов и англичан появилось заявление, что если для СССР эта проблема так важна, то он сам мог бы ее решить, обратившись напрямую к Польше и Румынии.

Однако если «г-н маршал особенно настаивает на своем требовании», то делегации Англии и Франции могли бы послать запрос в Лондон и Париж, чтобы те выяснили ситуацию у Польши и Румынии.

«Г-н маршал» ответил, что настаивает. И выдвинул развернутое объяснение из 5 пунктов. В котором излагалась логика советского требования. Дело в том, что у СССР нет военного договора с Польшей и Румынией, а у Англии и Франции есть. И если СССР заключает договор с Англией и Францией, то вопрос «о пропуске советских вооруженных сил через территорию Польши и Румынии, а также и о действиях советских войск на территории этих государств против агрессора должен быть разрешен английским и французским правительствами совместно с правительствами Польши и Румынии».

И следом советская военная миссия выразила сожаление, что предварительного решения по этой проблеме не оказалось. В связи с чем советская сторона «считает, что без положительного разрешения этого вопроса все начатое предприятие о заключении военной конвенции между Англией, Францией и СССР, по ее мнению, заранее обречено на неуспех». И намекнуло, что договор может быть не подписан. И попросило ускорить получение от правительств Англии и Франции ответа на этот вопрос. А пока ждем, согласилось представить советский конкретный военный план.

4-й день (15 августа). Адмирал Дракс заявил, что запросы в Лондон и Париж посланы. Ворошилов предложил Шапошникову изложить советский план. Шапошников сначала приводит краткие сведения о структуре Красной Армии, а затем излагает три варианта возможных действий. После чего наблюдались «общие оживленные переговоры всех членов английской и французской военных миссий)». Адмирал Дракс сказал, что у них будут вопросы, но обсудить их предложил завтра. А в заключение заседания были заслушаны планы военно-морских операций Англии и Франции.

5-й день (16 августа). Сначала заслушаны доклады планов ВВС Англии и Франции. Затем Ворошилов высказал мнение о «принципах» генерала Думенка — что они слишком «абстрактны, никого ни к чему не обязывают». И добавил: «Мы же собрались здесь не для принятия общей декларации, а для выработки конкретной военной конвенции, которая должна определить количество дивизий, артиллерийских орудий, танков, самолетов, морских эскадр и пр., совместно участвующих в деле обороны договаривающихся стран».

На предложение Думенка, не теряя времени, «уточнить эти цифры в виде предварительного проекта параграфов (статей) конвенции», Ворошилов ответил, что пока не будет получен ответ на известный вопрос (по Польше и Румынии), «всякая предварительная работа является до известной степени бесполезной». В связи с чем возник другой вопрос: а что же делать дальше? Ворошилов высказал идею, что заседания придется прервать до получения ответа.

6-й день (17 августа). С большим сообщением выступил начальник ВВС РККА Локтионов. Затем Ворошилов ответил на различные вопросы и предложил определиться на будущее. Если ответов из Лондона и Парижа не будет, то придется сделать длительный перерыв. Дракс заметил, что у них есть еще ряд вопросов и они хотели бы обсудить их на еще одном заседании, дата которого была согласована на 21 августа.

7-й (последний) день (21 августа). Дракс сообщил о получении своих полномочий и предложил отложить заседание на 3–4 дня. Затем он попросил Ворошилова высказать мнение о дальнейшей работе. Ворошилов предложил сделать перерыв совещания не на 3–4 дня, а на более длительный срок до получения ответов из Лондона и Парижа. И заметил, что если ответы будут отрицательные, то он вообще не видит смысла в дальнейших переговорах. Дракс попросил перерыв. После него он попытался взвалить вину за трудности на советскую сторону. В ответ на это маршал Ворошилов сделал длинное заявление, в котором повторил необходимость решения вопроса пропуска советских войск через Польшу и Румынию. И перенес ответственность за срыв переговоров на французскую и английскую стороны. И на этом так долго готовившиеся и «пропиаренные» в мировых средствах СМИ переговоры закончились без какого-либо соглашения. А советская сторона возложила вину на правительства Англии и Франции. С одной стороны, все вроде бы логично.

Но смущает несколько обстоятельств.

Во-первых, оказывается, что страна (СССР), пригласившая делегации на переговоры о подписании какой-то конкретной конвенции (договора, соглашения) и потребовавшая наличия полномочий по подписанию, никакого реального проекта этой конвенции (договора, соглашения) не представила. Ни в начале переговоров, ни заранее. Соответственно пункты общего документа заранее не были согласованы. И получается, что делегации Англии и Франции могли только догадываться о его содержании. Серьезные переговоры так не готовятся.

Во-вторых, советская сторона предложила обсудить странные, практически нерешаемые методы расчета состава будущих возможных военных группировок на основе каких-то взаимосвязанных долей в процентах. Реально подготовка ТВД (театра военных действий) так не ведется.

В-третьих, советская сторона предложила обсудить странные варианты войны, не адекватные сложившейся к тому времени ситуации в Европе. На тот момент наиболее вероятной была угроза возникновения войны между конкретно Германией и Польшей. И каждый из участников это знал. Причем адмирал Дракс даже попытался обратить на это внимание в самый первый день переговоров, заявив, что «Германия уже имеет отмобилизованными 2 миллиона войск, и ее выступление намечено на 15 августа» (в книге Безыменского эта цитата пропущена). Советская сторона сделала вид, что не видит актуальности в этой информации. А Ворошилов еще и съязвил после 15 августа, что, дескать, нас тут пугали началом войны, но она так и не началась. Если ситуация действительно оценивается как угрожаемая в связи с определенными событиями, то посторонние темы на созываемых в этой связи переговорах не обсуждаются.

Зато именно так готовятся переговоры с целью их срыва с последующим обвинением противоположной стороны. Классическая схема!

Возникла угрожающая ситуация? Есть намеки на близкую войну? Ну так это дело можно обсудить! Вы хотите обсудить? Договориться о взаимопомощи? Не хотите? Ах, так? Ну тогда в дальнейшем попросим без претензий!..

Вы желаете обсудить? Серьезно? Ладно, давайте приезжайте, сядем рядком, поговорим ладком! Да приезжайте побыстрее! Да подберите делегацию самую полномочную! Встретим торжественно! По этикету! А потом быстренько все и решим!..

Приехали? Ладно, садимся, побеседуем! Вот наши самые высшие военные представители! Вот наши самые серьезные полномочия! А у вас как? Только половина полномочий? Остальные пришлют наложенным платежом? Ладно, поверим! Ну и как, у вас планы есть? Нету? Или есть? Наш план? Подождет. Или сначала ваши планы или мы очень обидимся. Вот так-то лучше!..

О! Да-а-а! «Великих планов громадье!» А что-то поконкретнее у вас есть? Будет потом? Ладно, поверим! И вот вам наши три варианта подсчета взаимозависимой структуры группировок на основе процентных долей! Не нравится? Так не бывает? Хотите отмахнуться общей абстрактной декларацией? Ну так для чего тогда приезжали? Получить командировочные? И все? Говорите, готовы обсудить детали?…

Ладно, но без одного кардинального вопроса их обсуждать бесполезно! Повторяем: Б-Е-С-П-О-Л-Е-З-Н-О! Почему раньше не обсудили? Ну так извините, мы думали, что вы, отправляясь к нам, этот вопрос просто обязаны были как-то решить. Разве мы должны были заранее намекнуть? А ваши генштабисты чем занимаются? Штаны протирают? Сами не могли догадаться? Для чего тогда вы к нам ехали? На ваши командировочные удостоверения мы, так и быть, печати и подписи поставим. Но подписывать филькину грамоту не будем! Нет в ней конкретики. Давайте, выясняйте у своих правительств, мы можем подождать!..

Ну что, выяснили? Еще нет? Сколько можно ждать? Есть проблемы? Хотите сказать, что мы об этом даже не догадывались? Возможно, что и догадывались. Ну и что? А конкретные договоры у кого? У нас или у вас? Вот к себе и вопросы! Если хотите о чем-то договориться, или ответ на стол, или — «до свидания»! И в дальнейшем попросим без претензий!..

Ах, так! Мы же еще и виноваты? Ладно, тогда — расходимся, «как в море корабли». Претензии есть? К себе пожалуйста! Адью и гуд бай!

А вот с Германией переговоры велись гораздо более серьезно и логически последовательно, но (можно сказать) очень «аккуратно» и с полным учетом цейтнота у немцев. Приближалась осень с долгими дождями, которые ухудшают проведение блицкригов. Это заставляло Гитлера торопиться. А за «срочность» во всем мире всегда платят дополнительно. Оставалось «не перегнуть палку», но и не упустить возможность. Итоговый активный этап этих переговоров начался в первых числах августа. Некоторые сведения о них на русском были опубликованы еще в книге Безыменского (на стр. 91–97 в виде комментария к 4-му дню переговоров с Англией и Францией 15 августа). Но более подробные сведения увидели свет в период крушения СССР. К наиболее интересным из них можно отнести две публикации в Прибалтике.

В 1989 г. в Вильнюсе издательством «Mokslas» был выпущен двухтомник «СССР — ГЕРМАНИЯ. 1939–1941. ДОКУМЕНТЫ И МАТЕРИАЛЫ О СОВЕТСКО-ГЕРМАНСКИХ ОТНОШЕНИЯХ». В нем в русском переводе размещены документы из сборника «НАЦИСТСКО-СОВЕТСКИЕ ОТНОШЕНИЯ. 1939–1941, ДОКУМЕНТЫ ИЗ АРХИВА ГЕРМАНСКОГО МИНИСТЕРСТВА ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ», изданного Госдепартаментом США в 1948 г. Кроме того, литовское издание дополнено цитатами из статей газеты «Правда» 1939 г. Первый том охватывает период апреля-октября 1939-го, второй — с конца 1939 г. до 22 июня 1941-го.

В 1990 г. в Таллине издательством «Периодика» был выпущен сборник документов «ОТ ПАКТА МОЛОТОВА—РИББЕНТРОПА ДО ДОГОВОРА О БАЗАХ», в котором тоже приведены документы из немецкого архива 1939 г., а также ряд документов из эстонского архива времен до вступления в СССР.

Некоторые документы из немецкого архива 1939 г. были опубликованы в 1989 г. в газете «Известия» за 16 августа в статье А. Бовина «В августе 1939-го. Документы из немецких архивов» и в журнале «Новая и новейшая история», 1993, № 1.

Кроме сборников документов, в разных изданиях появлялись аналитические статьи с попытками проследить ход многосторонней политической игры, которая велась в 1939 г. в Европе. В журнале «Новая и новейшая история», № 4, 1993, на стр. 13–34 была размещена большая статья С.А. Горлова «Советско-германский диалог накануне пакта Молотова — Риббентропа. 1939».

Очень подробное исследование с большим списком литературы сделал А.А. Пронин, которое под названием «Советско-германские соглашения 1939 г. Истоки и последствия» было опубликовано в № 11 электронного «Международного исторического журнала» за 2000 г. по адресу в Интернете: http://history.machaon.ru/all/number_11/pervajmo/ pronin/index.html.

Периодически Пронин ссылается на подробное исследование Ингеборг Фляйшхауэр «Пакт» (Москва, 1990). Были и другие попытки анализа.

Однако каждый из авторов что-то упускает, не считая нужным замечать разные мелочи («вплоть до мелких буковок», как советует Виктор Суворов). В результате некоторые выводы у них получаются спорными. Например, И. Фляйшхауэр выдвигает тезис, что пакт стал итогом активной как бы самостоятельной деятельности немецких дипломатов в Москве, желавших улучшить советско-немецкие отношения. Или приписывают советскому временному поверенному Астахову тоже как бы личную самостоятельность. Но могут возникнуть разные вопросы. С чего это вдруг советский госслужащий эпохи репрессий стал проявлять личную инициативу в деле, которое контролировалось высшими руководителями? И потом, а почему такие «грамотные» немецкие дипломаты не смогли удержать отношения от перехода в войну в июне 1941-го?

Вот потому здесь делается попытка обратить внимание на разные «мелочи» и показать, к каким выводам все это может привести.

А предварительно хотелось бы обратить внимание на такую мелочь, как влияние средств коммуникации на сроки ведения переговоров в то время. Тогда электронной почты, связи через спутник и мобильников не было. Основными каналами передачи информации были телефон (через «барышню»), телеграф и почта через поезда (иногда через самолеты). Но отсылать самолетом откровенные секретные тексты с грифом «Особой важности» желательно только вместе с нарочным, который в случае чего мог бы их уничтожить. Ведь если такой «особо важный» документ вдруг залетит на чей-то огород и будет потом цитироваться во всех газетах (вплоть до вечерних выпусков), последствия могут оказаться серьезными. Поэтому диппочту из Берлина в Москву и обратно в те времена возили поездами в течение минимум двух дней. И телеграммы, хоть и срочные, доходили тоже за некоторое время — от 30 минут до 10 часов. В связи с чем реакция на любое событие могла последовать через день, два, три. Плюс могли «вклиниваться» выходные дни.

Финишная прямая

Как оказалось, опубликована статья «Сталин и начало Второй мировой войны», автор которой, Эмиль Голин, уже в 1999 г. назвал переговоры СССР с Англией и Францией 1939 г. прикрытием:

«Летом 1939 весь мир, и в первую очередь советский народ, напряженно следил за ходом переговоров, проходивших в Москве между советским правительством, с одной стороны, и англо-французской дипломатической, а затем и военной миссиями, с другой. Ход этих переговоров широко освещался в советских СМИ и комментировался многочисленной армией агитаторов, пропагандистов и лекторов о международном положении. Всем было известно, что Англия и Франция, вместо того чтобы прислать в Москву своих министров иностранных дел или их заместителей, направили туда второстепенных лиц, не имевших к тому же полномочий для подписания официальных документов. Польша, о защите которой шла речь в случае нападения на нее Германии, отказалась пропустить на свою территорию советские войска. Военные миссии и Англии и Франции отправились в Ленинград на пароходе, чтобы уже оттуда приехать в столицу на поезде. К тому же их возглавляли какие-то никому не известные адмирал и генерал. Одним словом, советские люди знали, что англичане и французы не очень спешат с заключением с Советским Союзом пакта о взаимопомощи. Но чего не знали граждане СССР, о чем не сообщали им ни пресса, ни радио, — это то, что одновременно под прикрытием переговоров с Западом и параллельно с ними шли секретные переговоры между сталинским СССР и гитлеровской Германией».

Остается выяснить: это «прикрытие» возникло само по себе, случайно или было запланировано с самого начала? Выше уже обращалось внимание на то, что серьезные переговоры так не готовятся и так не проводятся. Основная работа обычно выполняется заранее. А приезд делегаций на подписание итоговых документов обсуждается уже на окончательной их стадии, когда такие тексты готовы и согласованы всеми сторонами-участниками (или почти готовы). Вот так и получилось в отношениях с немцами.

В среду, 2 августа 1939-го, в Берлине состоялась встреча Риббентропа с советским поверенным в делах Г.А. Астаховым (посла не было с апреля). Риббентроп передал ему немецкие «далеко идущие предложения». В частности, он заявил, что «от Балтики до Черного моря нет проблемы, которая не могла бы быть нами взаимно решена». Тем самым был высказан намек на возможность для СССР сделать территориальные приобретения. Астахов выразил готовность начать более конкретные переговоры по актуальным вопросам и выслал в Москву отчет о встрече. В беседе упоминалось отношение к Польше, Прибалтике и Японии.

В этот же день руководитель восточноевропейской референтуры отдела экономической политики немецкого МИДа Шнурре отправил немецкому послу в Москве Шуленбургу письмо, в котором объяснял ситуацию. Ее главная задача в то время для немцев заключалась в крайне срочном политическом решении «русской проблемы». Шнурре писал, что за последние 10 дней у него ежедневно было по крайней мере по одной беседе с министром (Риббентропом), который очень «озабочен получением скорейшего результата по русскому вопросу» как по линии срыва советских переговоров с Британией, так и по налаживанию взаимопонимания СССР с Германией. В связи с этим в Берлине с большим нетерпением ожидают отчетов о встречах посла с Молотовым. И спешно готовят ему инструкции.

3 августа статс-секретарь немецкого МИДа Вайцзеккер отправил в Москву Шуленбургу две телеграммы. В одной он переслал инструкции для встречи с Молотовым, назначенной на этот день. Во второй сообщил, что для «ускорения процесса» в Берлине в этот же день решили провести еще одну встречу Астахова и Шнурре.

3 августа вечером состоялась встреча Шуленбурга с Молотовым. На ней немецкий посол предложил план улучшения немецко-советских отношений в три этапа (экономика, пресса, культура). Молотов согласился.

3 августа в Москву немецкому послу отправил телеграмму и Риббентроп, который дополнительно сообщил, что не указал Астахову о желательности поторопиться, но намекнул, что немецкая сторона не любит «излишнего шума» и предпочла бы вести переговоры в секрете. Строго говоря, такие условия вполне устраивали и Сталина. Телеграмма дошла до Шуленбурга утром 4 августа. В следующие полторы недели у него состоялось еще несколько встреч с Молотовым. Основной темой была готовность Германии учесть пожелания СССР в отношении Прибалтийских стран, Польши и Японии. Но до чего-то конкретного они не договорились. Возникает предположение, что Сталин с ответом не торопился. Он дождался приезда военных делегаций Англии и Франции (11 августа) и начала переговоров с ними 12-го числа.

Вечером в субботу, 12 августа, состоялась очередная встреча Шуленбурга с Молотовым, который сообщил, что СССР готов обсудить с Германией новый характер отношений, и выразил заинтересованность Советского Союза в пакте о ненападении с Германией. Причем оказалось, что ранее получивший от Молотова инструкции Астахов пригласил Шнурре на беседу в этот же день. В состоявшейся беседе Астахов тоже коснулся темы о том, что советская сторона заинтересована в обсуждении поднятых ранее вопросов, в том числе проблемы с Польшей и возможности политических договоренностей. Но местом проведения переговоров советское правительство предлагает Москву. Вопрос, кто должен вести переговоры с немецкой стороны, остался открытым. Днем в понедельник, 14 августа, Шнурре отправил телеграмму Шуленбургу с информацией об этой встрече (дошла вечером).

В понедельник, 14 августа, из Лондона в Берлин пришла тревожная телеграмма немецкого посла Кордта о том, что военный договор в Москве с Англией и Францией вполне может быть подписан. Безыменский предполагает, что Кордту стали известны донесения английского посла в Москве Сидса, который подтверждал серьезность советских намерений (по итогам первого или двух первых дней переговоров).

14 августа Гитлер, беседуя с Гальдером и Браухичем, намекнул им, что будет решительно действовать как в Москве, так и в Лондоне. В 14 часов 15 минут из Берлина в Москву уходит срочная шифровка Шуленбургу с предложением немедленно попросить аудиенцию у В.М. Молотова на 15 августа. А в 22 часа 53 минуты в тот же день отправляется сверхсрочная шифровка с перечнем того, что Шуленбург должен передать Молотову. В частности:

1) Немецкая сторона может «закрыть глаза» на идеологические расхождения.

2) Немецкая сторона может предложить к обсуждению политические и экономические вопросы, имеющие взаимный интерес (в т. ч. по территориям соседних с СССР стран — в Польше, Прибалтике и т. д.).

3-4) Пора от периода вражды перейти к сотрудничеству.

5) «Западные демократии» — это общий враг СССР и новой Германии.

6) В связи с углублением кризиса между Германией и Польшей («спровоцированного Англией») у Германии и СССР есть шанс решить некоторые свои интересы в Восточной Европе. Но если он будет упущен, то есть риск, что улучшение отношений между СССР и Германией не произойдет.

В заключение телеграммы Риббентроп соглашается приехать в Москву для «широких переговоров» со Сталиным.

Беседа Шуленбурга с Молотовым состоялась 15 августа в 20 часов вечера. Заслушав информацию немецкого посла о принципиальном согласии Германии уточнить отношения между странами и об идее приезда Риббентропа в Москву, советский нарком намекнул, что «подобная поездка требует соответствующих приготовлений для того, чтобы обмен мнениями дал какие-либо результаты», и пожелал получить ответ на вопрос, как отнеслась бы Германия к идее заключить пакт о ненападении «или что-нибудь в этом роде». И высказал пожелание, что «желательно поторопиться». После беседы с Молотовым Шуленбург отправляет в Берлин советское предложение срочной телеграммой. В Берлине ее получили утром 16 августа. А следом туда же пришел и подробный отчет с нарочным. А еще Шуленбург послал письмо с некоторыми своими наблюдениями, в том числе, что Моло-това в первую очередь вроде бы интересовал вопрос заключения с Германией пакта. Остальные вопросы (о влиянии на Японию, об отношении к Прибалтике) как бы пока не являлись главными.

И получается, что 15 августа советская сторона в первой половине дня выдвинула свои условия военным миссиям Англии и Франции по организации противодействия агрессору (в какой-то мере не совсем адекватные ни складывающейся политической ситуации в Европе, ни логике ведения боевых действий). А вечером, заслушав информацию немецкого посла, выдвинула свои условия ему же по дружбе с Германией.

На следующий день в среду, 16 августа, представители Англии и Франции не смогли ответить ничего конкретного, в связи с чем возникла угроза срыва переговоров. А Гитлер ответил: «СОГЛАСЕН!!!» (заключить пакт, оказать влияние на Японию в пользу улучшения русско-японских отношений и определиться с взаимными интересами к Польше). Согласие прислал Риббентроп телеграммой вечером 16 августа. В ней же он сообщил, что «начиная с пятницы, 18 августа, он готов в любое время прибыть самолетом в Москву», имея все полномочия вплоть до подписания итоговых документов. Эту инструкцию немецкий посол получил утром 17-го числа. А вечером в тот же день он передал все это Молотову.

Молотов, до начала беседы еще не зная ответа Гитлера, передал Шуленбургу подготовленный заранее «ответ советского правительства» (на предложения немецкой стороны от 15 августа), в котором перечислил направления последующих совместных действий:

1) Сначала — заключение торгового и кредитного соглашения.

2) Затем, через короткий промежуток времени, — подписание пакта о ненападении («с одновременным подписанием специального протокола, который определит интересы подписывающихся сторон в том или ином вопросе внешней политики и который явится неотъемлемой частью пакта»).

Касательно идеи приезда Риббентропа в Москву Молотов выразил удовлетворение. Но заметил, что требуется «тщательная подготовка» и что «советскому правительству не нравится гласность» в его освещении. И в заключение предложил обеим сторонам поскорее приступить к подготовке проектов как пакта, так и протокола. Шуленбург попросил уточнить пожелания советской стороны по тексту протокола. И утром 18 августа отправил отчет в Берлин.

В ночь на 19 августа из Берлина в Москву уходит срочная телеграмма с очередными инструкциями Шуленбургу, которому предлагалось организовать новую срочную встречу с Молотовым. На ней Риббентроп просил передать, что уже нет времени на продолжение переговоров обычными дипломатическими каналами в связи с обострением германо-польских отношений, которые скоро вполне могут перерасти в войну. Поэтому было бы полезно до ее начала согласовать взаимные интересы в этом направлении. Риббентроп специально повторил это Шуленбургу, чтобы тот знал, что скоро начнется война с Польшей. В связи с чем послу рекомендовалось не соглашаться на советские возражения, которые рискуют затянуть переговоры, а предлагалось настаивать на скорейшем приезде Риббентропа в Москву. Ибо немецкая сторона уже готова подписать пакт. А что касается окончательного его текста, а также текста дополнительного протокола, то все это можно решить в устных беседах, на которые у немецкого министра есть все полномочия от Гитлера.

В субботу, 19 августа, состоялись две встречи Шуленбурга и Молотова. По их итогам Шуленбург вечером этого дня послал в Берлин телеграмму. В ней он сообщил, что советское правительство согласилось на приезд Риббентропа в Москву, но только через неделю после подписания экономического соглашения. То есть если таковое будет объявлено завтра, то визит Риббентропа в Москве ожидают 26-го или 27-го числа. Шуленбург просил у Молотова согласия на более раннюю дату приезда. Молотов отказал и вручил немецкому послу проект пакта. Отчеты о встречах (с проектом договора) Шуленбург отправил в Берлин (телеграфом).

В этот же день в Берлине было подписано торгово-кредитное соглашение между СССР и Германией.

Воскресным вечером 20 августа в Москву Шуленбургу Риббентроп отправляет срочную телеграмму с письмом Гитлера к Сталину с информацией, что кризис с Польшей может перерасти в войну со дня на день и поэтому Гитлер согласен с советским проектом пакта и просит Сталина принять Риббентропа во вторник, 22 августа, или в среду, 23-го (не позже). И что он наделяет его всеми полномочиями по согласованию текстов всех документов. Шуленбург получил эту телеграмму утром 21 августа.

В понедельник днем, 21 августа, Риббентроп повторил Шуленбургу требование добиться у советской стороны согласия принять его 22-го или 23-го числа. В этот же день состоялись две встречи Шуленбурга и Молотова. В первой посол передал письмо Гитлера Сталину и попросил советскую сторону немедленно принять Риббентропа. Во второй Молотов передал ответ Сталина с согласием на визит немецкой делегации 23 августа. Но, кроме того, 22-го числа должно быть опубликовано короткое коммюнике о предполагаемом заключении пакта о ненападении и прибытии Риббентропа. Шуленбург предлагает Берлину согласиться с советскими предложениями.

22 августа было опубликовано сообщение ТАСС о приезде «на днях» Риббентропа в Москву для заключения пакта о ненападении. Переговоры с Англией и Францией прерываются. 23 августа в Москву прилетает Риббентроп, где и подписывает несколько измененный текст пакта о ненападении сроком на Шлет.

Таким образом, не только инициатива заключения договора между СССР и Германией принадлежала Сталину, но от него же исходила и идея оформить территориальный раздел Восточной Европы между Германией и СССР специальным секретным протоколом. Но Гитлер был готов принять все это. И даже не нес ответственность за результаты переговоров (будучи их «соавтором»). Вот как он объяснил этот процесс в выступлении перед руководством вооруженных сил Германии 22 августа 1939 г.:

«У противника [т. е. у Англии] оставалась еще надежда, что после завоевания Польши [немцами] Россия выступит против [нас].Однако враг недооценил и мою огромную способность к решительным действиям. Наши противники — ничтожные черви. Я убедился в этом в Мюнхене. Я был убежден, что Сталин никогда не примет предложения Англии. Россия не заинтересована в существовании Польши… Постепенно шаг за шагом я провел переориентацию России… Четыре дня тому назад я предпринял специальные меры, в результате которых Россия ответила вчера о своей готовности к соглашению. Установлен личный контакт со Сталиным. Фон Риббентроп подпишет соглашение послезавтра. Теперь Польша оказалась в том положении, как я того желал.

Мне не следует бояться блокады.Восток поставляет нам зерно, скот, уголь, свинец, цинк…

Продолжается постановка политических целей. Положено начало разрушению гегемонии Англии. После того, как мною будут закончены политические приготовления, дорога солдатам будет открыта.

Сделанное сегодня заявление о подписании договора с Россией о ненападении произвело эффект разорвавшейся бомбы. Последствия непредсказуемы. Сталин также заявил о том, что этот курс полезен обоим государствам. Воздействие на Польшу огромно…»

Выделенные фразы полезны при поиске ответа на вопрос: началась бы Вторая мировая война, не договорись Сталин с Гитлером? Некоторые историки (например, Лев Безыменский) обращают внимание на то, что у Гитлера был план нападения на Польшу («Вайс») и в связи с этим, дескать, немцы все равно напали бы на нее вне зависимости, договорятся они с СССР или нет. А вот это еще как сказать. Во-первых, как отмечалось выше, германский Генштаб разрабатывал разные планы. И не все они доходили до реализации. Наиболее известный из невыполненных — «Морской лев». Во-вторых, для генштабовских планировщиков вообще-то есть разница в том, надо ли им рассматривать только одного противника или придется учитывать вероятность продолжения войны еще с кем-то. Это только в самой общей теории можно предполагать, что не будь договора августа 1939-го, то немцы так и поперли бы на восток минимум до Урала.

Пушки сами по себе не стреляют. Для стрельбы еще нужны снаряды (не считая людей и всего прочего). Без снарядов любая пушка превращается в груду металлолома. И если есть вероятность продолжения войны еще с кем-то, то Генштабу пришлось бы сокращать размах операций «на первом этапе» с тем, чтобы сохранить в резерве определенные ресурсы для возможного «продолжения». Иначе если потратить все боеприпасы в одной операции, то в другой отбиваться будет нечем. В конечном итоге Гитлер, возможно, и напал бы на Польшу. Но, не имея конкретных договоренностей с СССР, он был бы вынужден сократить масштаб боев, возможно, до захвата только определенных территорий (Данциг, «коридор») с последующим проведением переговоров с остающимся дееспособным правительством Польши. Но могла быть вероятность, что Гитлеру пришлось бы вообще отложить нападение на какое-то дальнее будущее. А там еще неизвестно, как оно все повернется…

И второй момент в связи с процитированным выше выступлением Гитлера 22 августа. Строго говоря, это еще как сказать, кто провел чью переориентацию. И кто проводил специальные меры, чтобы довести «другую сторону» до «кондиции» (до готовности что-то подписать). Разве не может быть такой игры, в которой каждая из сторон вела бы себя так, как хотела бы видеть другая сторона? Именно это и показал ход проведения советско-немецких переговоров в августе 1939-го. Сроки в них оказались очень сжатыми. Но шли они вполне последовательно (вопрос — ответ, вопрос — ответ) и вполне успешно для обеих сторон. Причем без участия прессы. Чего нельзя сказать о переговорах с Англией и Францией. Здесь пресса какую-то информацию получала. Но прогресса не наблюдалось.

Но может возникнуть вопрос: а для чего такая сложность? Разве нельзя было договориться с Англией и Францией хотя бы о чем-то? Вообще-то можно. Если есть желание. Если его нет, то главное — подыскать хороший повод для отказа или для срыва переговоров. А еще лучше — не один. И желательно с хорошей гарантией, что они сработают. А что Польша и Румыния не согласятся пропустить советские войска, имея с СССР территориальные проблемы, было известно заранее. И если бы действительно было желание решить эту проблему, то решать ее надо было раньше на прямых переговорах с Польшей и Румынией (времени хватало), а не требовать в последний момент от Англии и Франции, чтобы они как-то помогли.

Но можно ли было обойтись без всего этого маскарада?

Есть предположение, что не очень.

Ибо была одна «закавыка».

И ее совсем недавно (относительно августа 1939-го) где только не печатали большими буквами (не считая маленьких). Например, вот фрагмент передовой статьи из газеты «ИЗВЕСТИЯ» периода октября 1938 г. (документ № 14 из цитировавшейся выше книги «СССР В БОРЬБЕ…», стр. 32):

«Политика Примирения Агрессора

За короткий срок в Европе произошли события, значение которых не ограничились перекройкой географической карты. Уже не первый раз и даже не первый год сталкиваются народы с фашистской агрессией, настойчиво втягивающей страну за страной во вторую империалистическую войну за передел мира. Абиссиния, Испания, Китай, Австрия, Чехословакия последовательно становились жертвами прожорливых фашистских людоедов…»

И вот с этими самыми ПРОЖОРЛИВЫМИ ЛЮДОЕДАМИ предстояло заключить договоры (в том числе о дружбе). Как известно, даже актеру требуется какое-то время, чтобы нанести грим и сменить одежду. А тогда предстояло переубедить миллионы людей. В том числе во всем мире. Что этот самый ЛЮДОЕД вообще-то не совсем прожорлив… И не только он один виноват. Есть и другие виновные. «И пошли мы на договор с ним, полностью исчерпав все возможные попытки». Вот такой последней попыткой и должны были стать августовские переговоры с миссиями Англии и Франции. И попробовали бы они отказаться! Отказываются сразу? Отлично! Без проблем! Сами виноваты! Можно начинать переговоры с Германией еще раньше (без цейтнота). Но есть риск долго торговаться с Гитлером. Гораздо лучше, если у него не остается времени. И пусть считает, что это он кого-то «переориентировал».

Но чтобы проводить такую игру, надо было когда-то принять принципиальное решение. 19 августа 1939 г. не подходит. В этот день «игра» шла полным ходом. Но, как и в любой игре, которая когда-то должна чем-то закончиться, в этой можно выделить два принципиальных этапа, которые разделяются «точкой невозврата». На первом (до этой «точки») «главный игрок» может остановить «игру» или принять то или другое решение, которое может изменить ее ход. Пройдя же «точку невозврата», направленность «игры», как правило, сводится к одному варианту, изменить который уже невозможно. И в момент перехода «точки невозврата» «главному игроку» остается только принять «окончательное решение», выводящее «игру» на некий новый уровень.

Вот 19 августа и оказалось для Сталина такой точкой в игре. В этот день он еще мог отказаться от чего-то и выбрать иное ее продолжение. В этот день можно было или отказаться от такой игры (тем самым остановить ее), или сделать «отмашку» о том, что начинается давно готовившийся новый этап отношений с Германией. «НАЧИНАЕМ!!!» В этом и заключалась суть принятия решения. И конечно, оно сыграло определенную роль в последующих событиях, на которые и обратил внимание Виктор Суворов в своих книгах. Обсуждать их интересно. Они оказались полны динамики и трагизма. События же до 19 августа 1939-го не всегда были такими трагичными и публичными. Часто их суть скрывалась в тиши кабинетов. Но, не оценив «подготовительный период», трудно полностью осознать последующие события и дать им соответствующую оценку. В частности, насколько серьезно оценивал Сталин необходимость договориться с западными «демократиями»? Собирался ли он с ними реально о чем-то договариваться или затевал переговоры только как прикрытие? Вот потому и предлагается здесь «отлистать» календарь назад и посмотреть, когда же произошло самое главное заседание Политбюро (если оно было), в результате решений которого и появилась возможность сказать 19 августа: «НАЧИНАЕМ!!»

Подготовка

Но сначала было бы полезно рассмотреть информацию о датах проведения заседаний Политбюро в 1939 году. В статье Случа говорится:

«Из статьи Волкогонова видно, что он «держал в руках» не протокол заседания Политбюро от 19 августа 1939 г., а решение Политбюро от 19 августа 1939 г. В конце 1930-х гг. количество вопросов, по которым Политбюро принимало решения, постоянно возрастало, но при этом число зафиксированных в протоколах заседаний Политбюро неизменно сокращалось (в 1937 г. — 7 заседаний, в 1938 г. — 5). В 1939 г. Политбюро приняло решения по 2855 вопросам, тогда как в течение года было проведено только 2 заседания Политбюро, оформленные именно как его заседания соответствующими протоколами, — 29 января и 17 декабря.

Возможно. Но есть информация и о других заседаниях Политбюро в том году. По крайней мере о двух. Неизвестно, насколько они были запротоколированы, но по поводу одного ссылка дается во вполне серьезной и цитировавшейся выше книге Безыменского:

«Рассматривая военные переговоры как логическое продолжение переговоров политических, Советское правительство уполномочило своих военных делегатов «вести переговоры с английской и французской военными миссиями и подписать военную конвенцию по вопросам организации военной обороны Англии, Франции и СССР против агрессии в Европе». Задачи советской военной делегации были рассмотрены и утверждены на заседании Политбюро ЦКВКП(б) 2 августа 1939 г.».

Может, то были только «решения» и никакого «заседания» не было?

Хотя… Подождите-подождите, какого числа заседало Политбюро? ВТОРОГО АВГУСТА? Интересно, интересно… А если собрать в один список некоторые события до и после этой даты?

В среду, 26 июля, в Берлине в обстановке ужина в ресторане «Эвест» состоялась продолжительная беседа Шнурре с Астаховым и руководителем советского торгпредства Бабариным. Заявив, что он выполняет указания свыше, Шнурре сообщил советским представителям о готовности Германии улучшить отношения с СССР и договориться по любым вопросам, в частности в отношении Румынии, Прибалтики, Польши, Японии и по проблемам экономики. Астахов 27 июня отправил в Москву краткую телеграмму, а следом за ней отчет диппочтой, который прибыл в НКИД в субботу, 29 июля. До 2 августа оставалось два рабочих дня — понедельник, 31 июля, и вторник, 1 августа. Вполне достаточно для принятия определенных решений, которые и могли потребовать заседания Политбюро. На нем должны были обсуждаться две темы: как вести себя в переговорах с прибывающими миссиями Англии и Франции (основные советские участники — Ворошилов и Шапошников) и как проводить беседы с немецким послом Шуленбургом (Молотову), которые начинались уже завтра. Ибо требовалось решение «самого главного играющего» — товарища Сталина.

И оно должно было быть принято, ибо со следующего дня (3 августа) в Москве начинается серия встреч Шуленбурга и Молотова, которые вполне можно охарактеризовать как самые настоящие переговоры, но секретного качества, которые и завершились визитом Риббентропа в Москву 23-го числа. Но так как суть одновременно ведущихся переговоров была взаимоисключающей, то 2 августа на Политбюро просто технически нельзя было принять решения о серьезной работе по достижению в обоих направлениях заявленного (ожидавшегося) результата. Подписание итогового документа возможно было только в одном из них. Но теоретически мог быть и такой вариант, что 2 августа могли принять решение окончательно определиться во время переговоров. Дескать, посмотрим, какая из сторон предложит более выгодные условия, те и подпишем.

Но вариантов было всего два: или подписать какую-то конвенцию с западными демократиями против Германии, или договориться с Германией о разделе сферы влияния в Восточной Европе (против западных демократий). Если бы главной была первая цель, то достичь ее можно было раньше. Но к началу августа позиции всех участников были хорошо известны, из-за чего перспектива до чего-то договориться была туманной. Точнее говоря, не было такой перспективы. Поляки наотрез отказались предоставить свою территорию войскам восточного соседа, А правительства стран Прибалтики отказывались всерьез обсуждать идею каких-то гарантий на основе в том числе и термина «косвенная агрессия» (на чем настаивал Советский Союз). Но если бы у Сталина было серьезное желание договориться о чем-то в этой теме, то и действовать ему надо было более реально на основе компромиссов и при взаимном учете интересов. Но этого не наблюдалось. А отсюда возникает вывод, что более важной целью для него был договор с Германией. На это же указывают некоторые события, которые произошли весной — в начале лета 1939 г.

Важным событием оказалась отставка Максима Литвинова с поста наркома иностранных дел 3 мая 1939 г. Формально Сталин объяснил это «серьезным конфликтом» между Молотовым и Литвиновым. Фактически фигура Молотова оказывалась более удобной для проведения переговоров именно с немцами.

3 мая 1939-го была среда. Предыдущие три дня (воскресенье, 30 апреля — вторник, 2 мая) были выходными — праздничными. Когда же мог возникнуть этот конфликт? Скорее всего когда-то раньше. И надо полагать, в связи с какими-то важными событиями. А важные события (как правило) обсуждаются на важных совещаниях. Есть ли информация о каком-то большом совещании в апреле 1939 г.? Оказывается, есть. «Правительственное совещание» (по версии советского посла в Англии И.М. Майского) состоялось в апреле 1939-го:

«Учитывая как английскую, так и французскую позиции, правительство СССР 17 апреля 1939 г., т. е. через три дня после того, как британское правительство сделало нам предложение о предоставлении односторонней гарантии Польше и Румынии, выдвинуло свое предложение. Суть его сводилась к трем пунктам.

1. Заключение тройственного пакта взаимопомощи между СССР, Англией и Францией.

2. Заключение военной конвенции в подкрепление этого пакта.

3. Предоставление гарантий независимости всем пограничным с СССР государствам, от Балтийского моря до Черного.

Передавая наше контрпредложение Галифаксу, я сказал:

— Если Англия и Франция действительно хотят всерьез бороться против агрессоров и предотвратитъ Вторую мировую войну, они должны будут принять советские предложения. А если они их не примут…

Тут я сделал красноречивый жест, смысл которого нетрудно было понять.

Галифакс стал заверять меня в полной серьезности стремлений англичан и французов, но мысленно я сказал себе: «Факты покажут».

Одновременно с присылкой наших контрпредложений М.М. Литвинов вызвал меня в Москву для участия в правительственном обсуждении вопроса о тройственном пакте взаимопомощи и перспективах его заключения. 19 апреля я покинул Лондон. Мне неприятно было видеть нацистскую Германию с ее свастикой и «гусиным шагом» солдат, и я решил ехать в Москву кружным путем. Самолет доставил меня из Лондона в Стокгольм, а оттуда в Хельсинки, здесь я сел в поезд и через Ленинград прибыл в Москву. По дороге я остановился переночевать в Стокгольме и имел здесь большую и интересную беседу на текущие политические темы с моим старым другом (еще со времен эмиграции) послом СССР в Швеции A.M. Коллонтай.

На правительственном совещании в Москвея должен был давать самые подробные сведения и объяснения о настроениях в Англии, о соотношении сил между сторонниками и противниками пакта, о позиции правительства в целом и отдельных его членов в отношении пакта, о перспективах ближайшего политического развития на Британских островах и о многих других вещах, так или иначе связанных с вероятной судьбой советских контрпредложений. Информируя правительство, я старался быть предельно честным и объективным. Я всегда считал, что посол должен откровенно говорить своему правительству правду и не создавать у правительства никаких иллюзий… На том памятном совещании в Кремле, повторяю, я рассказывал правду, только правду, и в итоге картина получалась малоутешительная. Тем не менее правительство все-таки решило переговоры продолжать… Ибо как на этом совещании, так и в частных разговорах со знакомыми мне членами правительства я все время чувствовал одно: «Надо во что бы то ни стало избежать новой мировой войны! Надо возможно скорее договориться с Англией и Францией!»

Обратном возвращался тем же путем, но из Стокгольма я полетел не прямо в Лондон, а по пути заехал или, вернее, залетел в Париж:, чтобы лучше ознакомиться с настроениями французского правительства в отношении пакта. Наш посол во Франции Я.З. Суриц, человек большой культуры и широкого политического кругозора, охотно посвятил меня во все детали парижской ситуации.

— Не знаю, чем закончится англо-французский спор, однако настроен я пессимистически…

На следующий день после возвращения из Москвы, 29 апреля, я посетил Галифакса. Находясь под московскими впечатлениями, я долго и горячо доказывал министру иностранных дел важность скорейшего заключения тройственного пакта взаимопомощи и настойчиво заверял его в самом искреннем желании Советского правительства сотрудничать с Англией и Францией в борьбе с агрессией. Галифакс слушал меня со скептической улыбкой и, когда я спросил, принимает ли британское правительство наши контрпредложения, весьма неопределенно ответил, что оно еще не закончило своих консультаций с Францией. Это подействовало на меня как холодный душ.

3 мая М.М. Литвинов был освобожден от обязанностей народного комиссара иностранных дел, и на его место назначен В.М. Молотов. Это вызвало тогда в Европе большую сенсацию и истолковывалось как смена внешнеполитического курса СССР».

Можно ли узнать подробности об этом «правительственном совещании»? Когда оно состоялось? Кто был среди участников? Оказывается, можно. Из других источников. Причем из них следует, что 17 апреля правительство СССР (в лице наркома Литвинова) не только выдвинуло свое предложение Англии (против Германии). Но в этот же день в другой европейской столице (в Берлине) другой советский посол (А.Ф. Мерекалов) выполнил другое правительственное поручение и посетил статс-секретаря Министерства иностранных дел Германии Э. фон Вайцзеккера, вручил тому ноту и провел с ним беседу. Поводом послужили возникшие по вине немецкой стороны проблемы с выполнением двух советских военных контрактов на заводах фирмы «Шкода» в Чехии после занятия ее немецкими войсками 15 марта. Но беседа коснулась не только этого. Вайцзеккер намекнул, что немцам нет интереса выполнять военные заказы для СССР, который заявляет о желании заключить антигерманский пакт с Англией и Францией. Мерекалов воспользовался этими словами и «поднял ряд политических вопросов» (по тексту из «Меморандума Вайцзеккера»). В частности, о положении дел в Центральной Европе, о немецких отношениях с Польшей, о германо-русских отношениях. Мерекалов заявил, что СССР не планирует использовать против Германии существующие противоречия между ней и западными державами. И что СССР был бы не против улучшить с ней отношения. А также он сказал, что собирается выехать в Москву «через несколько дней». Зачем? Подробности можно почитать в журнале «Военно-исторический архив» (№ 12 за 2002-й) в статье кандидатов наук В.И. и Е.А. Тоболиных «Миссия полпреда Алексея Мерекалова».

Послом в Германии он стал в начале мая 1938 г. До этого был 1-м заместителем наркома внешней торговли СССР (родился в 1900-м, окончил Московский химико-технологический институт и Высшие инженерные курсы Академии внешней торговли). Предложение поехать в Берлин ему сделал Молотов 12 апреля 1938 г. Сначала Мерекалов попытался отказаться, так как обстановка в Германии сложная, он не знает немецкого, а знает английский. Но на следующий день это задание ему повторил Сталин на Политбюро. Верительные грамоты он вручил 5 июня. А с ноября 1938-го советско-германские отношения стали медленно улучшаться. На новогоднем приеме 12 января 1939 г. Гитлер, подойдя к Мерекалову, неожиданно для других задержался на 15 минут и провел с ним любезную беседу на бытовые темы. (А с другими послами только обменялся рукопожатиями.) Реакция Сталина оказалась такой, что отныне все сообщения из посольства в Берлине должны были поступать непосредственно к нему, минуя наркома Литвинова.

Потом последовал многочасовой ужин у Гитлера 1 марта 1939-го, на котором советский посол получил почетное место вблизи сидевших во главе стола Гитлера, Геринга и Риббентропа. Сам по себе этот факт мог свидетельствовать о готовности немецкой стороны к корректировке своих отношений с СССР в сторону улучшения. А затем произошла встреча Мерекалова с Вайцзеккером 17 апреля. Далее в журнале говорится, что 19 апреля он прибыл в Москву, а 21 апреля побывал у Сталина на Политбюро. Еще в журнале говорится, что на этом заседании был посол в Англии Майский, но не было Литвинова. Информация о проведении заседания Политбюро 21 апреля 1939-го есть и в книге Ингеборг Фляйшхауэр «Пакт».

Кстати, насчет ужина у Гитлера. По дипломатическим правилам размещение гостей за столом на дипломатических приемах играет очень важную роль. Самым важным местом считается место напротив двери (лицом). И вокруг него. Был пример, как один посол, посмотрев на схему размещения гостей за столом, отказался от приглашения, заметив, что как частное лицо он может еще и убрать со стола и помыть посуду. Но как посол страны, имеющей в мировой политике определенный вес, сидеть с краю стола не может себе позволить.

А до Мерекалова советским послом в Берлине в 1934–1937 гг. был Яков Захарович Суриц (родился в 1882 г.), который в 20-40-е гг. относился к числу наиболее известных советских дипломатов европейского масштаба. Информация «Независимой газеты» за 1.03.2001: «Сын состоятельного владельца ювелирного магазина в Даугавпилсе, Яков Суриц пошел в революцию, оттуда в сибирскую ссылку, затем эмигрирует в Германию, где прослушал курсы лекций по юриспруденции в знаменитом Гейдельбергском университете и блестяще овладел немецким языком. После возвращения в 1917 г. в Россию стал красным дипломатом. На протяжении своей почти 30-летней дипломатической деятельности Суриц последовательно занимал посты советского полпреда в Дании, Афганистане, Норвегии, Германии, Франции и в Бразилии. Среди его друзей были выдающиеся дипломаты Чичерин, Литвинов, Коллонтай, Майский. Весной 1937-го его перевели из Берлина в Париж, где он провел следующие 3 года».

Итак, в 1939-м в Британии советским послом был кадровый дипломат, ветеран революционного движения в возрасте 55 лет, отлично знавший язык страны пребывания (английский), не считая немецкого. Во Франции тоже был кадровый дипломат в возрасте 57 лет (по крайней мере отлично знающий немецкий). А в Берлине — бывший инженер-химик в возрасте 39 лет, знающий английский и в какой-то степени знающий немецкий со словарем после языковых курсов. Случайность? Причем после заседания Политбюро 21 апреля 1939-го Мерекалов в Германию не возвратился, официально его перевели на другую работу 1 сентября 1939-го.

Так какой могла быть главная задача «миссии Мерекалова» и почему его не вернули в Берлин (ни в апреле 1939-го, ни вообще)? По ранее цитировавшемуся сообщению «Независимой газеты», назначение Якова Сурица в Берлин в конце 1934 г. оказалось для него «особенно тяжелым: в Германии только что к власти пришел фашистский режим. Трудно сказать, было ли правильным со стороны руководства НКИД это назначение: ведь Суриц — еврей по национальности — сразу попал в обстановку разгула фашистского террора, в том числе и массовых преследований в Германии евреев. И хотя он обладал дипломатическим иммунитетом, недоброжелательная атмосфера вокруг советского полпреда ощущалась особенно заметно. Само полпредство СССР в Берлине оказалось в полуизоляции, за его сотрудниками и всеми, кто приходил в его здание, велась полицейская слежка…

К весне 1937 г. ужесточившийся антисоветский курс фашистских главарей привел к почти полному замораживанию отношений с СССР. В те дни Литвинов советовал Сурицу «не принимать слишком близко к сердцу отказ немцев от посещения Ваших приемов и обедов и неприглашение Вас на их прием. Мы здесь относимся к этому совершенно равнодушно…».

И вот в мае 1938-го в Берлин полпредом назначается Алексей Федорович Мерекалов. Немецкий язык он, однако, знал не очень. Но при посещении возможных приемов, обедов и ужинов это особо и не требовалось. В крайнем случае могли помочь переводчики. Например, Астахов, бывший переводчиком на встрече Мерекалова с Вайцзеккером 17 апреля 1939 г. Но если Литвинов к Германии до 1938 г. относился как бы равнодушно, то с января 1939-го товарищ Сталин к этой теме стал проявлять очень большое внимание. (Даже есть информация, что решение об изменении отношения к ней было принято на Пленуме 29 января. И что сам XVIII съезд партии был созван для того же.) А для начала суть немецкой направленности по отношению к СССР должна была проявиться именно в этом — на приемах, на обедах и ужинах. Но для серьезных переговоров, конечно, требовался человек, хорошо знающий немецкий (на уровне переводчика). А присутствие такового на встречах посла с ответственными лицами Германии имело и дополнительную пользу — переводчик лично знакомился с ними. Но чем было бы хуже, если послом назначили бы человека, знающего немецкий? Может, и не было бы хуже. Но смотря с каких позиций. Проблема в том, что фигура посла слишком заметна для ведения переговоров. Вот переводчик внимания привлекает гораздо меньше. Мало ли в каком ресторане он поужинает в компании с кем-то? Ну и что, что тот статс-секретарь МИДа? У того на лице это написано? Может, у него в этот день какое-то семейное торжество! Вот они и собрались приятно провести время. Без лишних ушей и фотоаппаратов со вспышками. Беседа идет на «нормальном» немецком, особого внимания к себе не привлекают. А если и привлекут, то что там можно понять? «Я могу сообщить, что мы готовы к улучшению отношений с вами!» Кто готов? Какие отношения? Фирма «Дженерал теплоэлектрик» по отношению к фирме «ИГ Барбенфункен»? Бывает. Для таких фуршетов рестораны и существуют в том числе. Остается повысить полномочия переводчика до максимально возможных в той ситуации. Максимально возможной оставалась должность временного поверенного. Тоже полезно. А если вдруг где-то просочится возмущение, что СССР в большом секрете ведет тайные переговоры с Германией, то можно и удивиться: какие переговоры? У нас там даже посла нет. Уехал в длительный отпуск.

А когда он проведет нужную работу и переговоры перейдут на более высокий уровень и закончатся подписанием какого-то соглашения, то новым послом полезно послать человека, не отягощенного воспоминаниями об «эпохе до переговоров». (Как и получилось.)

Но Мерекалов не только своевременно выявил изменение курса Гитлера к СССР. На важном «правительственном совещании» 21 апреля 1939-го он так и объяснил Сталину, что наметившееся за последнее время улучшение советско-германских отношений — «это результат стремления германского правительства усилить экономическую связь с Советским Союзом на базе взаимных хозяйственных интересов, в целях нейтрализации Советского Союза для реализации Германией своих захватнических устремлений в отношении Данцига, Польши и решения вопросов на Западе…»

То есть Сталин в конце апреля 1939-го получил информацию, что с ним «кое-кто» планирует кое о чем договориться. Но за любые договоры обычно чем-то платят. То есть возникает возможность поторговаться. (Чего он и добивался.) И остается определиться с перечнем лиц, которые должны вести эти самые переговоры, а также подготовить операцию прикрытия. И если кто-то выискивает первую инициативу у Гитлера летом 1939-го, то можно вспомнить, что послать послом в Берлин Алексея Мерекалова с какой-то миссией товарищ Сталин решил в апреле 1938-го. И не стоит забывать, что товарищ Сталин в свое время прошел хорошую школу революционной конспирации. Такое бесследно не проходит. Если же выразить сомнение, что апрель 1938-го — слишком ранний срок, то на это можно добавить еще одну цитату из речи Гитлера перед генералами 22 августа 1939-го, когда он сказал, что договориться со Сталиным он решил осенью 1938-го. В какой-то мере это понятно и можно поверить. Так как к осени 1938 г. Гитлер отработал две серьезные цели из имевшихся трех (на первое время): аншлюс Австрии и присоединение части Чехии (с перспективой захватить всю). Третьей целью на очереди была Польша. И это было видно уже в апреле 1938-го. Но разбираться с Польшей без согласования этого с СССР было рискованно. Как и получилось.

Длительное время подписание советско-немецкого договора о ненападении 23 августа 1939 г. объяснялось нежеланием лидеров Англии и Франции заключить военное соглашение с СССР по организации отпора агрессивным намерениям Германии. А так как Советский Союз якобы не желал скорой войны с Германией уже в 1939 г., к которой он якобы не был готов, то все это вынудило Сталина пойти на предложения Германии о заключении договора. Однако вышерассмотренные материалы показывают, что все участники событий проводили сложную совместную игру. И выглядит несколько странным заявление об опасности для СССР войны с Германией в 1939-м, если всего лишь год назад он совершенно серьезно был готов выступить войной против нее же с целью оказания помощи Чехословакии. Подытоживая сказанное выше, можно составить сводный перечень важных дат 1939 г.

После 12 января 1939-го все сообщения из советского посольства в Берлине должны были поступать непосредственно Сталину, минуя Наркомат иностранных дел и его наркома Литвинова.

8 марта — речь Гитлера, в которой он сообщил о том, что на очереди решение вопросов с Польшей (вполне вероятно, что в СССР узнали о ней).

11 марта — отчет Мерекалова из Берлина, в котором он сообщил данные о речи Гитлера.

10-21 марта — XVIII съезд ВКП(б), на его первом заседании 10 марта выступил Сталин с намеками о нежелании «таскать каштаны из огня» ради западных демократий.

15 марта чешский президент Гах подписал акт о ликвидации Второй республики и передаче чешского народа под опеку Германии. Немецкие войска заняли Чехию. Словакия объявила о независимости.

15-18 марта венгерские войска заняли Закарпатье.

21 марта Германия выставила ноту Польше в отношении Данцига.

23 марта Гитлер оккупировал Мемель.

26 марта Польша отказалась. Гитлер возбужден.

30 марта он вернулся в Берлин.

31 марта Чемберлен заявил в парламенте о гарантиях Польше.

3 апреля польский министр иностранных дел Бек приехал не в Берлин, а в Лондон и провел три дня на переговорах с английским правительством. Гитлер приказал готовиться к осуществлению плана «Вайс» против Польши.

11 апреля Гитлер огласил срок нападения на Польшу — 1 сентября.

13 апреля Чемберлен заявил в парламенте, что Англия дает одностороннюю гарантию Румынии и Греции, подобную той, которая 31 марта была дана Польше.

15 апреля британское правительство обратилось к Советскому правительству с официальным предложением дать Польше и Румынии такую же одностороннюю гарантию, какую Англия и Франция дали Польше, Румынии и Греции.

17 апреля 1939-го (в понедельник) правительство СССР выдвинуло свое предложение из трех пунктов.

В этот же день Литвинов вызвал Майского в Москву.

17 апреля по вопросам некоторых советских претензий к Германии (по советским военным заказам на фирме «Шкода») Мерекалова принял статс-секретарь германского МИДа Вайцзеккер. В ходе встречи возникла беседа на тему улучшения экономических и политических взаимоотношений между двумя странами. Мерекалова вызывают в Москву, куда он приехал 19 апреля. (Сталин потом затребовал запись переговоров, которую выслал Астахов, оставшийся в Берлине временным поверенным до августа 1939-го и бывший переводчиком на этой встрече.)

Майский якобы по личной инициативе отправился в Москву через Стокгольм и Хельсинки. В Стокгольме он оказался в среду, 19 апреля. Провел беседу с советским послом Коллонтай, выяснил ситуацию в Швеции, переночевал.

20 апреля выехал (вылетел?) в Хельсинки, где, возможно, тоже мог встретиться с советским послом для выяснения ситуации в Финляндии. Дальше поехал поездом через Ленинград. Таким образом, в Москву он мог приехать или вечером 20 апреля, или к утру 21-го.

21 апреля (в пятницу) в Москве состоялось «правительственное совещание» (по версии Майского) или «заседание Политбюро» (по версии материалов журнала «Военно-исторический архив», № 12, 2002, с. 47–69). По данным этого же журнала, на нем были Сталин, Майский, Мерекалов, но не было Литвинова.

23 апреля (суббота), 24 (понедельник) и, возможно, 25 (вторник) Майский мог провести рабочие дни в наркомате, обсуждая ситуацию, получая указания и документы.

25 апреля (вечером во вторник) или 26 (в среду) он должен был выехать в обратный путь. 27 апреля он мог оказаться в Стокгольме, откуда вылетел не в Лондон, а в Париж (опять же якобы по личной инициативе). В Париже провел беседы с советским послом Яковом Сурицем, выяснил ситуацию, переночевал. После чего вылетел в Лондон, где оказался 28 апреля. И договорился с Галифаксом о встрече.

29 апреля (в субботу) Майский посетил Галифакса, которому сообщил советский план заключения договора. Но Галифакс не проявил особого интереса и неопределенно ответил, что английское правительство еще не закончило своих консультаций с Францией.

Во второй половине дня 29 апреля Майский мог (должен был?) отправить в Москву сообщение о встрече с Галифаксом и о неопределенном ответе британского правительства. В связи с тем что телеграммы в то время могли идти часами, то информация Майского могла дойти до Сталина поздно вечером 29 апреля или уже утром в воскресенье, 30 апреля. Но он не любил работать по утрам.

Таким образом, получается, что воскресным вечером 30 апреля 1939 г. товарищ Сталин имел целый набор разнообразной информации о возможных событиях на лето и осень. Соответственно он должен был продумать свои действия. Перспективы соглашения с Англией оценивались проблематично. В Германии же активно занялись отработкой польской проблемы. Причем нападение Гитлера на Польшу ставило Англию и Францию в сложное положение в связи с их «гарантиями», которые без участия СССР становились проблематичными. У англичан оставались две альтернативы: или проигнорировать свои же «гарантии», или объявить войну Германии. Игнорирование было чревато отставкой правительства. В противном случае возникала новая мировая война в Европе — важный инструмент социалистических революций. Однако возможное соглашение с Германией имело некоторую сложность в обосновании его необходимости перед общественностью как внутри СССР, так и во внешних отношениях. И в этих условиях неактивные безрезультатные переговоры с Англией могли иметь большую пользу. В том числе и с целью оказания давления на Германию. То есть именно в эти дни Сталину надо было сделать выбор.

Другой альтернативой могли бы оказаться более активные действия по предупреждению немецкого нападения на Польшу — и по дипломатическим каналам, и демонстративными военными приготовлениями и т. д. Но Сталин на это не пошел, а занялся организацией бесперспективных переговоров с Англией с одновременной активизацией секретных переговоров с Гитлером.

3 мая нарком иностранных дел М. Литвинов был отправлен в отставку. Его место занял глава советского правительства Молотов (Скрябин) Вячеслав Михайлович. И начался новый этап ИГРЫ, приведший к 23 августа.

Причем Сталин проводил его по трем направлениям одновременно:

— с немцами (максимально секретно);

— с англичанами и французами (открыто, максимально «пиарясь»);

— с правительствами некоторых соседей СССР (стран Прибалтики, Польши, Румынии) (в начальной стадии).

С немцами в Берлине переговоры вел временный поверенный с квалификацией переводчика Г.А. Астахов. На это обратил внимание Лев Безыменский в упоминавшейся выше книге. Он выделяет как бы два «тура немецкого зондажа». Первый в апреле-мае, второй — с конца мая по август. И замечает: «В те месяцы советского посла в Берлине не было (что, впрочем, говорит о характере советско-германских отношений того времени). Поверенным в делах был ГА. Астахов…» Но Безыменский не уточняет этот самый «характер отношений» и по какой причине, когда и куда исчез советский посол и числился ли он формально. Причем если сравнить разные места из его объяснений причин появления пакта 23 августа 1939-го, то будут заметны некоторые расхождения. В 4-й главе «Под знаком Мюнхена» Безыменский сначала приводит ряд мнений некоторых тогдашних политических деятелей Германии о том, что Гитлер в начале 1939-го отказался от идеи мирно договориться с Польшей и поставил задачу готовить «военную акцию». В результате ее Польшу планировали разделить на три части. Одна присоединялась к Германии (области, ранее ей принадлежавшие). В восточной части предполагалось образование западноукраинского государства под германским протекторатом. Остальная территория превращалась в новую Польшу с надежными с германской точки зрения руководителями. Но возникал вопрос: как на это дело посмотрит Советский Союз?

«[В конце весны 1939] советское руководство располагало более подробной информацией о замыслах Гитлера, которая гласила:

По собственным словам Гитлера, сказанным им несколько дней тому назад Риббентропу, Германия переживает в настоящий момент этап своего абсолютного военного закрепления на востоке, которое должно быть достигнуто с помощью жестоких средств и невзирая на идеологические оговорки. За беспощадным очищением востока последует «западный этап», который закончится поражением Франции и Англии, достигаемым политическим или военным путем. Лишь после этого станет возможным великое и решающее столкновение с Советским Союзом и будет осуществим разгром Советов.

В настоящее время мы [то есть нацистское руководство. — Л.Б.]находимся еще на этапе военного закрепления на востоке. На очереди стоит Польша. Уже действия Германии в марте 1939 г. — создание протектората в Богемии и Моравии, образование словацкого государства, присоединение Мемельской области — были не в последнюю очередь направлены против Польши и заранее рассматривались как антипольские акции. Гитлер понял примерно в феврале этого года, что прежним путем переговоров Польшу нельзя привлечь на свою сторону. Таким образом, он решил, что необходимо силой поставить Польшу на колени. Узкому кругу доверенных лиц Гитлера было известно, что последнее германское предложение Польше было сделано в твердом убеждении, что оно будет ею отвергнуто. Гитлер и Риббентроп были убеждены в том, что по соображениям внутренней и внешней политики польское правительство не сможет согласиться с германскими требованиями… Расчет немцев был правильным. В результате отказа Польши мы смогли фактически избавиться от германо-польского пакта о ненападении и получили по отношению к ней свободу рук.

Если развитие пойдет в соответствии с германскими планами и если Польша добровольно не капитулирует в ближайшие недели, что мы вряд ли можем предположить, то в июле-августе она подвергнется военному нападению… Действуя внезапно, мы надеемся смять Польшу и добиться быстрого успеха. Больших масштабов стратегическое сопротивление польской армии должно быть сломлено в течение 8-14 дней…

Завершение подготовки Германии к войне против Польши приурочено к июлю-августу…»

Далее в сообщении говорилось:

«Весь этот проект встречает в Берлине лишь одну оговорку. Это — возможная реакция Советского Союза».

А далее свои рассуждения по возможному развитию событий Безыменский приводит в разделе под названием «Если бы ждали дольше». И предлагает три варианта:

«Проблема первая: что дало бы продолжение тройственных переговоров?

Проблема вторая: началась ли бы вообще Вторая мировая война? Есть такие историки, которые считают, что если бы СССР не пошел на заключение пакта, то войны вообще не было бы, так как Гитлер не осмелился бы напасть на Польшу (тем самым высказывается клеветническая идея, что Советский Союз — виновник войны).

Проблема третья: если бы нападение на Польшу все-таки совершилось, а Советский Союз остался бы, скажем, нейтральным, то что это означало бы?»

По первому варианту Безыменский рассматривает два варианта действия Советского Союза после того, если бы он подписал конвенцию с Англией и Францией, а Германия все равно напала бы на Польшу:

«…И вот начинается война. Германия вторгается в Польшу. Все три страны, подписавшие конвенцию, вступают в состояние войны — но с одной особенностью. Англия и Франция остаются в своем «прекрасном далеке»: Англия — за Ла-Маншем, а Франция, согласно подлинному плану Гамелена (а не обещаниям Думенка), спокойно наблюдает за событиями из-за линии Мажино. Зато обе они достигают желанной цели: Советский Союз вовлечен в мировую войну. Вермахт быстро проходит через Польшу, а Советский Союз не может ввести в Польшу свои войска. Через 2–3 недели вермахт уже на советских границах, и перед ним СССР, находящийся в состоянии войны с Германией. Итог — война в 1939 году.

Разберем две возможные ситуации. Первая: СССР не вступает в схватку за Польшу (что, кстати, наложило бы на него такое же клеймо предателя, как на Англию и Францию). Тогда вермахт выходит к Негорелому (60 километров от Минска) и вступает в соприкосновение с Красной Армией. Весьма проблематично, что такое противостояние не означало бы войну.

… Разумеется, была бы и вторая возможность: не дожидаясь выхода немецких войск к Негорелому, встретить их на территории Польши. Но это подавно означало бы, что Советский Союз немедленно оказался бы втянутым в войну (да еще вдобавок имея Польшу своим противником, поскольку не было бы ее согласия на пропуск Красной Армии!).

Чего же могла в таком случае Красная Армия ожидать от Англии и Франции? Она апеллировала бы к пунктам конвенции, на что последовал бы ответ: господа, создавайте «непрерывный фронт» на Востоке, а мы его уже создали у линии Мажино! Помощь? Увы, она не предусмотрена конвенцией. Извольте драться до «низвержения германской мощи»…

Перевес сил Германии над СССР был бы в 1939 году весьма значителен: вермахт уже отмобилизовал более 150 дивизий (до 3 миллионов человек), а вооруженные силы СССР составляли около 2 миллионов человек. По плану Б.М. Шапошникова, СССР мог выставить около 130 дивизий. Вдобавок значительные силы Красной Армии находились на Дальнем Востоке, где вели бои с японскими агрессорами.

…Итак, в ситуации, которая сложилась в Европе, у советских руководителей не могло быть никакой уверенности в том, что Англия и Франция пришли бы на помощь Советскому Союзу. Чемберлен был бы просто счастлив, видя, что Германия увязает в войне, а Англия может сражаться «до последнего советского солдата»…»

Версия как бы серьезная. Вот только есть вопрос о «перевесе сил» вермахта над вооруженными силами СССР. В главе 6 книги «День-М» («О министерстве боеприпасов») Суворов привел данные, что в 1939 г. положение с боеприпасами у немцев обстояло, мягко говоря, плохо. И к большой войне они не были готовы:

«Начальник ГРУ Иван Проскуров в июле 1939 г. докладывал Сталину, что Германия не готова к большой войне: в случае, если Германия нападет только на Польшу, запас авиационных бомб Германии будет израсходован на десятый день войны. Никаких резервов в Германии больше нет.

После войны в Германии вышла книга «Итоги Второй мировой войны».

Среди авторов генерал-фельдмаршал К. Кессельринг, генерал-полковник Г. Гудериан, генерал-полковник Л. Рендулич, генерал-лейтенант Э. Шнейдер, контр-адмирал Э. Годт и другие. Сравнивая оценки советской военной разведки и действительное положение вещей, мы должны признать, что советская военная разведка ошиблась. Запас авиационных бомб Германии кончился не на десятый, а на четырнадцатый день войны.

Видимо, самое лучшее исследование о развитии германской армии во времена Третьего рейха сделал генерал-майор Б. Мюллер-Гиллебранд… Генерал сообщает (т. 1, с. 161), что в 1939 году Главное командование сухопутных сил требовало создания запаса боеприпасов, которых хватило бы на четыре месяца войны. Однако таких запасов создано не было. Если четырехмесячный запас принять за 100 процентов, то пистолетных патронов было запасено только 30 процентов, то есть на 36 дней, снарядов для горных орудий — 15 процентов, мин для легких минометов — 12 процентов, а для тяжелых минометов — 10 процентов. Лучше всего обстояло дело со снарядами для тяжелых полевых гаубиц — их запасли на два месяца войны. Хуже всего — с танковыми снарядами. В сентябре 1939 г. основным танком германского вермахта был T-II с 20-мм пушкой. Снарядов для этих танков было запасено 5 процентов от требуемого четырехмесячного запаса, то есть на шесть дней войны.

Коммунисты 50 лет внушали нам, что в 1939 году война была неизбежна, мир катился к войне, и Сталину ничего не оставалось, как подписать пакт о начале войны. Анализ ситуации в германской промышленности вообще и в области производства боеприпасов в частности позволяет утверждать, что ситуация была совсем не столь критической. Никуда мир не катился, и войны можно было бы избежать. Если бы Сталин захотел. И еще: если бы Красная Армия в сентябре 1939 г. выступила на стороне Польши, то Сталину это ничем не грозило (и он это знал), а Гитлер мог потерпеть жестокое поражение просто из-за нехватки боеприпасов».

Суворов не привел цитаты из книги «Итоги Второй мировой войны». Но она существует:

«Размеры военного производства были самыми минимальными. В мае 1940 г., например, было произведено немногим больше 40 танков, в то время как в 1944 году, после двух лет бомбардировок, в результате которых многие заводы оказались разрушенными, ежемесячно выпускалось более 2 тыс. танков. В начале войны германская промышленность ежемесячно производила до 1 тыс. различных самолетов, включая гражданские, учебные и транспортные. Летом 1944 г. одних лишь истребителей выпускалось ежемесячно 4 тыс. штук. Таких примеров можно привести очень много. Складов военного имущества имелось самое ограниченное количество. Поэтому за первые 14 дней войны с Польшей немецкая бомбардировочная авиация истратила весь запас бомб. Немецкая артиллерия только потому не сумела израсходовать весь запас снарядов, что во время молниеносных кампаний в Польше и Франции артиллерия применялась значительно реже, чем это было предусмотрено военными планами. Доля военной продукции в валовой продукции германской промышленности составляла в 1940 году, то есть в первый год войны, менее 15 %, в 1941 году — 19, в 1942 году — 26, в 1943 году — 38 и в 1944 году — 50 %».

Итак, еще большой вопрос, до какого Урала могли дойти немцы в сентябре 1939-го, начни они войну против Польши и не имея договора с СССР. И нужна ли была помощь Англии и Франции Советскому Союзу осенью 1939-го в войне с немцами. (Как на польской территории, так и вообще.) Вот потому и возникает «проблема вторая» — «началась ли бы вообще Вторая мировая война? Есть такие историки, которые считают, что если бы СССР не пошел на заключение пакта, то войны вообще не было бы, так как Гитлер не осмелился бы напасть на Польшу (тем самым высказывается клеветническая идея, что Советский Союз — виновник войны)».

Безыменский сразу же замечает, что «это предположение ни на чем не основано. Если вспомнить первую директиву Гитлера о нападении на Польшу, то она была отдана задолго до того, как родилась идея пакта. Подготовка плана «Вайс» осуществлялась совершенно независимо от того, какую позицию займет СССР. Так, директива о нападении на Польшу была подписана 3 апреля и затем повторена в мае. Срок нападения на Польшу — сентября — был определен еще 11 апреля, а затем повторен 16 мая. Печально знаменитая беседа фюрера с генералитетом состоялась 23 мая, когда о пакте еще и речи не было.

Все было нацелено на то, чтобы начать войну с Польшей — имея пакт с СССР или не имея его».

Кроме того, Безыменский высказывает свою точку зрения, что Гитлер не мог долго ждать, и приводит цитаты из разных его высказываний. Но можно привести и другие цитаты из выступлений Гитлера. Например, в 1942 г. он сказал, что если не получит грозненскую нефть, то вынужден будет закончить войну. Ну и что, Гитлер получил грозненскую нефть? И прекратил войну в 1943 г.? Или известная его фраза, что многие победы в конце 30-х были достигнуты благодаря блефу. Кроме того, есть примеры подготовки немецких планов, которые так и не были реализованы (тот же «Морской лев»).

«Третья проблема» (по Безыменскому — «если бы нападение на Польшу все-таки совершилось, а Советский Союз остался бы, скажем, нейтральным») могла возникнуть, если бы СССР не заключил договор с немцами, но и не заключил бы соглашение с Англией и Францией. В этом случае Безыменский предполагает ухудшение стратегического положения СССР, так как немцы, дескать, все равно захватили бы Польшу, а вслед за этим захватили бы и страны Прибалтики. Но такая ситуация была бы следствием еще одного условия: если бы СССР вообще ни на что не реагировал. А вот это уже было бы очень странно. Если учесть, что год назад (в 1938-м) СССР был готов начать войну с Германией для помощи Чехословакии. А кроме того, уже вел войну с немцами в Испании. И после всего этого перестал бы «адекватно реагировать» на немецкие попытки экспансии у себя «под носом»? (Тем более что у немцев тогда не было достаточных запасов боеприпасов для серьезной войны.)

И не выдерживает критики заявление Безыменского о том, что в августе 1939-го СССР «наконец-то ответил на неоднократные немецкие предложения». Во-первых, а зачем немцы так настойчиво чего-то добивались от СССР, если это (якобы) не имело особого значения? А во-вторых, еще надо посмотреть, кто кому какие предложения «неоднократно» делал в мае-июле 1939-го.

Кроме публикации документов из немецких архивов, обзор советско-немецких отношений в 1939 г. есть в статье С.А. Горлова «Советско-германский диалог накануне пакта Молотова — Риббентропа 1939 г.» в журнале «Новая и новейшая история», № 4, 1993. Причем из 22 страниц 15 отведены именно событиям мая-июля. Суммируя информацию из этой статьи с текстами документов и другими публикациями, можно получить определенную последовательность советско-немецких контактов в мае-июле 1939 г. и их направленность.

Итак, 17 апреля советский посол Мерекалов посетил статс-секретаря Вайцзеккера. После чего уехал в Москву на совещание (пленум) и в Берлин уже не вернулся.

4 мая германский поверенный в делах Типпельскирх сообщил в Берлин о смещении Литвинова и о назначении наркомом иностранных дел Молотова. (Кстати, интересное положение — нарком иностранных дел «по совместительству» является еще и главой правительства! В случае проведения «деликатных» переговоров — очень полезно!)

Сообщение эстонской газеты «Пяэвалнхт» 4 мая 1939 г.:

«Москва, 03.05. (ЭТА) (ТАСС). Указом Президиума Верховного Совета Советского Союза Председатель Совета Народных Комиссаров Молотов был назначен народным комиссаром по иностранным делам и нынешний народный комиссар Литвинов был освобожден от исполнения этих обязанностей по собственному желанию.

8 дополнение к этой телеграмме ТАСС наш корреспондент в Варшаве получил из Москвы следующую информацию: официально нынешний народный комиссар иностранных дел Советского Союза уходит по своей просьбе, однако в действительности причиной этому является недовольство в Кремле внешней политикой Литвинова, которое возникло в связи с русско-английскими переговорами. Там считают, что за границей о переговорах Литвинова возникло впечатление, будто Англия сумела выторговать себе ведущее положение и руководит Россией. Уход Литвинова, вероятно, окажет влияние на эти переговоры, сделав их еще более проблематичными. Некоторые иностранные круги в Москве считают, что Молотов будет тверже выступать против пожеланий Англии и не пойдет на уступки, пытаясь диктовать позицию Москвы. Одновременно могут возникнуть предпосылки для соглашения с Германией, против которых решительно выступал Литвинов. Уход Литвинова значительно облегчил бы заключение договора с Германией, поскольку личность Литвинова сама по себе во всех отношениях для Берлина неприемлема…»

На следующий день, 5 мая, советник Шнурре пригласил к себе советского советника Астахова (который стал временным поверенным) и сообщил ему ответ на запрос 17 апреля, сделанный Мерекаловым. Ответ был положительным. Германия согласна соблюдать советские контракты с заводами «Шкода». Астахов поблагодарил и поинтересовался, будут ли немцами возобновлены переговоры, прерванные в феврале. Особенно в связи с заменой советского наркома иностранных дел. Шнурре ответил уклончиво, что вопрос изучается.

9 мая Астахов представил в МИД Германии нового начальника берлинского отделения ТАСС Ивана Филипповича Филиппова. Состоялась беседа между ними и заместителем заведующего отделом печати МИД Германии Брауном фон Штуммом. В беседе затрагивалась тема улучшения двусторонних отношений. Иван Филиппов в 60-х годах XX века в издательстве «Международные отношения» опубликовал свои мемуары, в которых написал, что в центральном аппарате ТАСС он начал работать в июле 1938-го. А работники иностранного отдела объяснили ему, что он намечен к поездке в Германию, где будет заведовать берлинским отделением агентства. Для этого ему требуется приобрести необходимый опыт корреспондентской работы и улучшить знание немецкого языка.

17 мая Астахов пригласил к себе Шнурре обсудить положение советского торгпредства в Праге, которое СССР хотел бы преобразовать в филиал торгпредства в Берлине. Шнурре предположил, что вопрос будет решен положительно. Затем Астахов перешел к обсуждению темы развития советско-германских отношений. Он отметил, что между двумя странами нет противоречий в международной политике. И что отношения могли бы улучшиться. Шнурре напомнил о советско-английских переговорах. Астахов намекнул, что они вряд ли дойдут до серьезных результатов.

20 мая состоялась первая более чем часовая встреча между немецким послом Шуленбургом и Молотовым, который заявил Шуленбургу о невозможности серьезно проводить торговые переговоры без подведения под них «политической базы». Шуленбург пытался уточнить ее суть, но Молотов уклонился от конкретного ответа. В отчете, отправленном в Берлин, Шуленбург предположил, что СССР ожидает от Германии инициативы в этом направлении. Либо имеет смысл подождать, чтобы выяснить, не будет ли СССР использовать германские инициативы с целью шантажа Англии и Франции.

27 мая Вайцзеккер написал письмо Шуленбургу с изложением ситуации с точки зрения Берлина. В частности, о том, что политическое соглашение между Германией и СССР может негативно повлиять на немецко-японские отношения. Вряд ли сильно обрадуются и итальянцы, так как улучшение германо-советских отношений автоматически укрепит положение Германии в континентальной Европе.

30 мая состоялась встреча Вайцзеккера и Астахова. Поводом послужила просьба советской стороны о преобразовании советского торгпредства в Праге в отделение советского торгпредства в Германии. Вопрос пока не был решен. В том числе в связи с зависимостью экономики от политики. И Вайцзеккер попросил Астахова узнать более точную интерпретацию заявления Молотова Шуленбургу. Астахов пообещал. В этот же день Вайцзеккер телеграммой отправил Шуленбургу инструкцию о том, чтобы советник Хильгер вступил в контакт с Микояном по вопросу возобновления экономических переговоров.

2 июня начались переговоры Хильгера и Микояна.

5 июня Шуленбург ответил на письмо Вайцзеккера тоже письмом. В нем он выразил удивление тем, что в Берлине могло возникнуть мнение, что Молотов якобы отклонил германо-советское урегулирование. Наоборот, Шуленбург называет фактом то, что Молотов «почти что призвал (Германию) к политическому диалогу». И то, что при этом только экономические переговоры советскую сторону не устраивают. Но какие конкретные действия германской стороны ожидает СССР, Шуленбург выяснить не смог.

8 июня Хильгер получил советские предложения и выехал в Берлин для консультаций.

14 июня в Берлине Астахов неожиданно посетил болгарского посла Драганова, который был известен как ярый приверженец Гитлера. Во время двухчасовой беседы Астахов изложил три варианта дальнейших действий СССР в европейской политике: заключить пакт с Англией и Францией, затянуть переговоры о пакте или договориться с Германией. Причем последний вариант оценивал наиболее приемлемым. В том смысле, что если бы Германия сделала заявление, что она не хочет нападать на СССР или что она заключит с ним пакт о ненападении, то СССР мог бы отказаться от заключения договора с Англией.

На следующий день 15 июня Драганов посетил МИД Германии, где сообщил о встрече с Астаховым руководителю политического отдела Э. Верману. И предположил, что Астахов имел надежду, что он передаст все эти рассуждения немцам (что и сделал).

17 июня Шуленбург, бывший в то время в Берлине, встретился с Астаховым. Сначала разговор зашел об экономических отношениях и о том, что Хильгер поехал в Москву с немецким ответом. А потом беседа перешла на политические темы улучшения двусторонних отношений, что было бы полезно обеим сторонам.

Хильгер, прибыв в Москву 17 июня, встретился с Микояном и сообщил, что Берлин согласен направить в Москву Шнурре для ведения экономических переговоров. Но в них возникла проблема разных подходов. Немцы просили увеличить советские сырьевые поставки. Однако Москва настаивала только на своем варианте. И никак иначе.

25 июня Микоян дал ответ Хильгеру. Приезд Шнурре в Москву он ставил в зависимость от получения списка пунктов с разногласиями.

28 июня в Москве Молотов встретился с Шуленбургом, и немецкий посол заявил, что германское правительство желает не только нормализации, но и улучшения своих отношений с СССР. По поводу экономических проблем Молотов сказал, что желал бы получить ответы на вопросы Микояна.

30 июня Берлин предложил сказать Москве, что у немецкой стороны нет интереса продолжать переговоры на условиях советских январских предложений.

29 июня Шуленбург попросил встречи у Молотова, тот сразу же согласился. Беседа продолжалась более часа. Шуленбург сообщил, что Германия имеет интерес к контактам с советской стороной и хотела бы получить уточнения идей Молотова, высказанных ранее. Молотов кое-что объяснил по позиции советского правительства во внешней политике. У Шуленбурга сложилось впечатление, что советская сторона очень заинтересована в выяснении немецких политических взглядов. Отчет о беседе он отправил в Берлин телеграммой.

31 июня Берлин ответил Шуленбургу, что по политическим вопросам и по экономическим переговорам торопиться пока не следует. Инструкции будут позже.

В середине июля состоялись советско-немецкие контакты, в частности с Шнурре.

22 июля в советской прессе появилось сообщение о возобновлении советско-немецких торговых переговоров в Берлине (с участием с советской стороны заместителя советского торгпреда в Германии Е.И. Бабарина, с немецкой — Шнурре).

24 июля состоялась первая откровенная беседа Шнурре и Астахова, на которой Шнурре изложил три этапа процесса нормализации двусторонних отношений: заключение торгово-кредитного соглашения, нормализация по линии прессы, культурных связей, и наконец, — политическое сближение.

26 июля в ресторане «Эвест» состоялась длительная беседа между Шнурре и Бабариным и Астаховым, на которой был продолжен откровенный обмен мнениями по взаимным интересам в Прибалтике, в Польше и т. д. Подробный отчет Астахова об этой встрече в Москве получили 29 июля.

29 июля из Берлина в Москву Шуленбургу отправлена инструкция на проведение беседы с Молотовым. В ней ему предлагается сообщить, что в случае решения конфликта с Польшей Германия готова учесть все советские интересы. Если в беседе будет затронут вопрос по прибалтийским странам, то Германия и там готова учесть интересы СССР.

А со 2 августа ситуация в двусторонних отношениях стала меняться стремительно (рассмотрено выше).

Итак, более подробное знакомство с историей советско-немецких отношений 1939 г. показывает, что главные тезисы Безыменского, объяснявшие причины заключения пакта 23 августа, не соответствуют действительности. Основных было три:

1. СССР заключил договор с немцами, так как не смог выработать с Англией и Францией конкретного взаимовыгодного соглашения.

2. Заключение договора с немцами явилось ответом на неоднократные немецкие предложения.

3. Перевес сил Германии над СССР в 1939 г. был весьма значителен.

Но его книга была издана, причем огромным тиражом. И в какой-то степени она интересна, проливая свет на ход игры в «западном» стане. Жалко только, что Безыменский не захотел касаться подробностей действий с советской стороны. А подробности интересны. И не только перечисленные выше. Некоторые можно найти и в воспоминаниях Ивана Филиппова (в первой главе «В водовороте событий», раздел «Поворот»):

«В конце июля [1939]… заведующий экономическим отделом МИДа Шнурре «на встрече у камина» с рядом журналистов в клубе на Лейпцигерштрассе делал намеки на возможность хороших экономических отношений Германии с Советским Союзом. Однако отсутствие реакции Москвы на эти зондажи и продолжение тройственных переговоров делают гитлеровцев нервозными. Через различные каналы они дают нам знать, что в Берлине недовольны отсутствием советского посла. (В это время новый посол А. Шкварцев был уже назначен, но задерживался в Москве.)

Это было время ожиданий важных внешнеполитических решений. Для иностранных журналистов эти дни были заполнены кипучей работой: встречами, беседами, поисками «достоверной информации» по интересовавшему всех вопросу — чем закончатся переговоры в Москве и что предпримет далее гитлеровская Германия.

…Выступление «Правды» 29 июля 1939 г. о тупике в московских переговорах вносило ясность в обстановку. Заявление газеты о том, что англичане и французы хотят такого договора, в котором СССР выступал бы в роли батрака, несущего на своих плечах всю тяжесть обязательств, раскрывало грязные цели правящих кругов Англии и Франции: их попытку проложить путь к сделке с агрессором.

Теперь все ждали, что же предпримет Советский Союз для расстройства сговора империалистических сил против страны социализма.

…Помню один из субботних вечеров в августе. Мы сидели с пресс-атташе нашего посольства в бюро ТАСС у открытого окна, выходящего на тихую Клюкштрассе. С улицы в комнату врывались звонкие голоса детей и звяканье запоров закрывающихся на ночь магазинов. От Нолендорфплац несся мелодичный перезвон колоколов. Только что приобретенный мной «Телефункен» передавал из Москвы веселые волжские песни.

Предвечерняя идиллия была вдруг грубо нарушена — под нашими окнами застучали кованые солдатские сапоги, а затем заскрежетали гусеницы танков. Клубы бензинового перегара заполнили комнату. Немецкая воинская часть во всем снаряжении проходила по нашей улице.

— Проклятые авантюристы, и когда только они сломают себе шею, — сказал я, захлопывая со злостью окно.

— Надо владеть своими чувствами, — сказал нравоучительно мой собеседник, — тебе приходится вращаться среди немцев, и такие настроения могут помешать работе.

Затем он сообщил, что в ближайшее время, очевидно, произойдет поворот в советско-германских отношениях. Англия и Франция, рассказывал пресс-атташе, намеренно затягивают в Москве [политические] переговоры, не желают брать на себя обязательства на случай агрессии и ведут себя неискренне. Они до сих пор не прислали в Москву делегацию для ведения военных переговоров, очевидно, из-за боязни обострить свои отношения с Германией. Советское правительство в таких условиях обязано позаботиться о том, чтобы не дать англичанам и французам натравить на нас Гитлера. В связи с этим не исключена возможность заключения советско-германского договора о ненападении.

Признаться, все эти вести произвели на меня ошеломляющее впечатление.

Я все больше углублялся в смысл сказанных слов. Надо было принимать в расчет вопросы большой политики. Действительно, назревала опасность заключения соглашения Германии с Англией и Францией, сговора стран Европы против Советского Союза.

Когда мой друг сообщил затем о начавшихся уже переговорах между СССР и Германией и о том, что в ближайшее время Риббентроп выедет в Москву, я весь вечер находился под впечатлением важных надвигающихся событий, свидетелем которых я становился».

Попытаемся проанализировать сказанное. Во-первых, Риббентроп приехал в Москву 23 августа 1939-го. Во-вторых, военные переговоры в Москве с делегациями Англии и Франции начались в субботу, 12 августа. Таким образом, «один из субботних вечеров в августе» до 12 августа остается только в одном варианте — суббота 5 августа. Но тогда получается, что советская сторона еще до начала переговоров с Англией и Францией уже вела некие переговоры с немцами, в планах которых был приезд Риббентропа в Москву. И пресс-атташе советского посольства был в курсе этих событий. И получается, что он даже заранее знал о том, что военные переговоры в Москве с Англией и Францией скорее всего закончатся неудачей. Но при этом может возникнуть вопрос: так только предполагалось, что эти переговоры закончатся неудачей или это было заранее запланировано? Предложение их начать СССР выдвинул в субботу, 23 июля 1939-го. До субботнего вечера 5 августа оставалось 13 дней. Причем в Москве должна была быть информация о немецких планах подготовки войны с Польшей, в том числе и из сообщений Рихарда Зорге, опубликованных в сборнике «СССР в борьбе за мир накануне Второй мировой войны (сентябрь 1938 — август 1939)» (Москва, 1971). В частности, Зорге сообщал:

«Завершение подготовки Германии к войне против Польши приурочено к июлю-августу… Весь этот проект встречает в Берлине лишь одну оговорку. Это — возможная реакция Советского Союза».

А в среду, 9 августа, сам Астахов послал в Москву телеграмму о немецких приготовлениях:

«В связи с усилением кампании по вопросу о Данциге напряжение здесь возросло. Это чувствуется в прессе и в беседах с дипломатами, которых я видел сегодня на приеме у боливийского посланника. Положение сравнивают с прошлогодним предмюнхенским периодом. Немцы открыто распространяют слухи (правда, через неответственных лиц) о предстоящей расправе над Польшей в течение нескольких дней и уверяют, что Англия не вмешается».

Или телеграмма советского военно-воздушного атташе в Англии в Генштаб РККА 12 августа 1939-го (в день начала военных переговоров в Москве с Англией и Францией):

«По проверенным данным, Германия проводит военные приготовления, которые должны быть закончены к 15 августа. Призыв резервистов и формирование частей резерва проводятся в широком масштабе и замаскированно. 15 августа ожидается издание приказа «Шпаннунг» по всей Германии. Подготавливается удар против Польши силами 1-й армии — 2, 3, 4, 8,13, 17 и 18-м армейскими корпусами и бронедивизией, ориентированными на восток. На западе проводятся только оборонительные мероприятия… И. Черный».

Но информация о немецких планах войны с Польшей должна была поступать раньше. Причем сами поляки вполне серьезно относились к угрозе со стороны немцев, в том числе из расшифровок немецких сообщений, зашифрованных с помощью машинки «Энигма». В Польше смогли вскрыть ее устройство и разработали методику расшифровки. Но в середине лета 1939 г. руководитель польского Генштаба генерал В. Сташевич принял решение передать всю наработанную польскими криптологами информацию французам и британцам. Передача состоялась в лесу Пыры около Варшавы 25–27 июля 1939-го в рамках специальной конференции. После начала войны польские криптографы были эвакуированы во Францию и Англию. Судьба французской группы оказалась сложной и трагической. В Англии в нескольких невзрачных домиках на территории поместья Блетчли-Парк (кодовое название — «Станция X») в Бакингемшире была создана сверхсекретная правительственная школа кодов и шифров. В частности, из этого канала информации в начале 1941-го Черчилль получил сведения о подготовке немецкого нападения на СССР. Но это уже другая тема.

А тогда, в середине лета 1939-го, Сталин вполне был в курсе желания Гитлера начать войну с Польшей. Еще он знает, что Гитлеру надо как-то получить информацию о позиции СССР на такое событие. Желательно, нейтральное. А еще лучше конкретно договориться. Но за договор, как правило, платят. То есть можно поторговаться. И в этих условиях Сталину остается выбрать, что лучше — подыграть Англии и Франции? Или договориться с Гитлером? Но если Гитлер (с его слов) решил договориться со Сталиным осенью 1938-го, то товарищ Сталин условия для договора с немцами начал готовить еще с весны 1938-го (после аншлюса Австрии). Об этом можно судить и по замене посла, и по началу подготовки специалистов по прессе (Филиппова). И не только. В 1939-м в переговорах между советскими и немецкими представителями все чаще звучала мысль, что между двумя странами как бы нет противоречий в международной политике. Но процесс улучшения советско-германских отношений наметился в ноябре 1938-го. А между прочим, особенно до ноября 1938 г. серьезное «противоречие» между СССР и Германией очень даже существовало — в виде войны в Испании (которая окончательно закончилась 30 марта 1939-го). Так вот, видимо, здесь имеет смысл вспомнить, что прощальный парад интербригад состоялся в Барселоне 15 ноября 1938 г. К покидающим Испанскую республику бойцам с пламенной речью обратилась Долорес Ибаррури. Но чтобы этот парад состоялся, надо было провести определенную предварительную работу. В частности, надо было придумать саму идею плана вывода иностранных волонтеров из Испании. А потом его согласовать. Так вот, он был разработан международным Комитетом по невмешательству. Советским представителем в нем был Иван Михайлович Майский. Он согласился с планом вывода добровольцев 27 мая 1938-го. И нарком Литвинов объявил, что СССР будет только рад уйти из Испании на условии «Испания для испанцев». А 17 июня 1938-го в «Правде» Илья Эренбург предложил протянуть «руку примирения» фалангистам, которых он назвал «испанскими патриотами»…

Но более подробный обзор действий Сталина в Европе в 1938 г. — это тоже отдельная тема. Речь не только о подробностях ухода из Испании. Не все еще выяснено по советскому участию в немецко-чехословацком конфликте. А в текущем разговоре пора вернуться в август 1939-го. И обсудить еще один вопрос: а была ли речь Сталина на пленуме 19 августа (о которой написало агентство «Гавас»)?

Предыдущее обсуждение (выше) показывает, что и 19 августа 1939-го могло состояться какое-то совещание с участием членов Политбюро. Но так как Сталин, Ворошилов и Молотов были вполне в курсе ведущихся мероприятий, то необходимости в особой «разъясняющей» речи Сталина не было. Но одна международная проблема все же оставалась. О ее сути неплохо написал Иван Филиппов в разделе своих мемуаров под названием «Замешательство среди врагов и друзей»:

«[Берлин, первая половина августа 1939] С каждым днем все более бросалось в глаза, как немецкие официальные лица, с которыми я был знаком, начинают менять свое отношение ко мне, проявлять внимание. Несколько дней спустя после описанного выше вечера на пресс-конференции в министерстве пропаганды [т. е. встречи со Шнурре в конце июля — можно полагать, с намеками по итогам его бесед с Бабариным и Астаховым в ресторане «Эвест»] один из сотрудников Геббельса спросил:

— Исключаете ли вы возможность улучшения германо-советских отношений?

— Такой возможности нельзя исключать, — кратко сказал я, будучи уже подготовлен в этой области.

Мой ответ произвел на геббельсовского чиновника положительное впечатление.

Дружественные отношения немцев к советскому журналисту являлись для западных инкоров предвестником общего изменения внешней политики Германии, о чем начали распространяться слухи с неимоверной быстротой. Для них я служил вроде бы наглядной иллюстрацией поворота в отношениях между Германией и СССР. Они начали добиваться встреч со мной. Из всех их вопросов было видно, как глубоко задевала и беспокоила англичан и американцев политика Советского Союза в отношении Германии.

Некоторые корреспонденты из Прибалтики — литовские и латвийские… журналисты — начали открыто высказывать свое недовольство сближением между СССР и Германией…

Особенно странным казалось то, что наиболее реакционные журналисты вдруг стали «страстными поклонниками» коммунистических идей, делая вид, что они заботятся о том, как бы не пострадали интересы коммунизма от советско-германского сближения. Некоторые из них заходили в наше бюро и в упор спрашивали:

— Означает ли улучшение отношений с Германией то, что Советский Союз отказывается от революционных идей, от поддержки международного пролетариата, от борьбы против фашизма?

И нам смешно было успокаивать этих «болельщиков» за коммунизм, заверять их в том, что интересы международного пролетариата не пострадают от советско-германской дружбы.

Но это событие не могли правильно оценить также многие люди, казалось, дружественно настроенные в отношении СССР.

Помню, в это время через Берлин в Китай проезжала американская писательница Анна Луиза Стронг. Она пожелала встретиться со мной. Прогуливаясь в Тиргартене по песчаным дорожкам Площадки роз, мы горячо спорили с ней. Она старалась убедить меня в том, что Советский Союз, идя на сближение с Германией, делает непростительную ошибку, особенно если учесть то, подчеркивала она, что США готовы на сотрудничество с Советским Союзом и окажут ему помощь в борьбе против Гитлера. Из ее высказываний логически напрашивался вывод о том, что Советский Союз должен ожидать в одиночестве, когда на него нападет гитлеровская Германия, а потом выпрашивать помощь у США. Она очень красочно описывала мне растущие антигитлеровские настроения в США и сожалела, что шаг СССР в сторону Германии якобы может погубить все это…

Английские и американские дипломаты старались всеми средствами повлиять на политику Советского Союза. Подсылаемые ими к нам журналисты и агенты старались доказать, что «дружба» с Германией нанесет Советскому Союзу большой экономический ущерб, так как Америка уменьшит торговлю с СССР. Литовский журналист в моем рабочем кабинете прочитал мне целую лекцию о невыгодности для СССР торговли с Германией…

За день до опубликования официального сообщения о прибытии Риббентропа в Москву (23 августа 1939 г.) и о его переговорах с советскими государственными деятелями слухи о «дружбе с Советами» широко распространились по Берлину. Когда я зашел в парикмахерскую, хозяин ее встретил меня у порога с почтительной любезностью и, провожая к креслу, шепнул: «Теперь мы с вами будем большими друзьями».

Наш портье Волъфлинг рано утром вломился в квартиру под предлогом починки ванны. Он долго топтался около нашей спальни и, как только я появился в коридоре, бросился ко мне с вопросом:

— Вчера из Лондона сообщили, что Риббентроп в Москве. Значит, правда, что Германия устанавливает дружбу с Советами? А как же германский рабочий класс, кто ему поможет спастись от фашизма?

Почувствовав в его вопросе голос англо-американских «болельщиков» за коммунизм, я чуть ли не вытолкнул портье за дверь».

Портье за дверь вытолкнуть можно было. Но что делать с зарубежными компартиями? Сейчас это практически не вспоминают, но в те годы компартии имели два названия. Вот цитаты из Устава Коминтерна (из варианта, утвержденного на 6-м Конгрессе 17.08–01.09.1928):

1. Основные положения

1. Коммунистический Интернационал — Международное Товарищество Рабочих — представляет собой объединение коммунистических партий отдельных стран, единую мировую коммунистическую партию. Являясь вождем и организатором мирового революционного движения пролетариата, носителем принципов и целей коммунизма, Коммунистический Интернационал борется за завоевание большинства рабочего класса и широких слоев неимущего крестьянства, за установление мировой диктатуры пролетариата, за создание Всемирного Союза Социалистических Советских Республик, за полное уничтожение классов и осуществление социализма — этой первой ступени коммунистического общества.

2. Отдельные партии, входящие в Коммунистический Интернационал, носят название: коммунистическая партия такой-то страны (секция Коммунистического Интернационала). В каждой стране может быть только одна коммунистическая партия, являющаяся секцией Коммунистического Интернационала и входящая в его состав…

Разве не требовалось объяснить зарубежным компартиям причины заключения договоров (в том числе о дружбе) с «людоедом»? А каким образом? Собрать первых секретарей на конгресс Коминтерна в Москве и подробно все разъяснить? С публикацией отчета в «Правде»? И как это будет выглядеть? Или следовало разослать директивное письмо по линии Коминтерна? Вот только вопрос, какова была бы реакция в мире, попади один экземпляр такого письма в «демократическую прессу»… Что же остается? Объяснение, без вариантов, должно было исходить от Сталина. Но на каком мероприятии? «За обедом с соратниками на ближней даче?» Не очень серьезно… Мероприятие должно иметь высокий организационный статус. И если никакой программной речи Сталина на мини-совещании членов Политбюро 19 августа без стенографисток реально могло и не быть, то придумать его было бы очень полезно. Информация о таком событии, явившаяся как бы «утечкой» для «демократической прессы» серьезной западной страны, могла оказаться единственным вариантом объяснения западным коммунистам необходимости заключенного договора с немцами. Хотя, конечно, такое объяснение пока остается на уровне гипотез и предположений. Но Коминтерн как серьезная организация в то время реально существовал. И игнорировать его программные документы нельзя. Как и игнорировать конкретные действия входивших в него компартий. В том числе германской. В том числе (особенно) в 1931–1932 гг. (Это к вопросу, кто помог Гитлеру прийти к власти. Но это уже другой разговор.)

В конечном итоге (как бы там ни было) 23 августа был заключен договор, который очень долго готовился. В результате цейтнота и не имея еще конкретных идей на будущее, Гитлер «уступил» Сталину прибалтийские страны. И радостный Сталин быстренько начал действовать в этом направлении. А в конце 1939-го Гитлеру объяснили, что без Финляндии немецким генералам дальше воевать проблематично. И возникла новая серьезная проблема…