"Павел Вежинов. Весы" - читать интересную книгу автора

действительно встала. Прежде чем подняться со стула, Лидия нагнулась я
поцеловала меня в щеку. Я вдохнул запах резких духов, сигарет и еще чего-то
очень знакомого, но непонятного. С порога она снова взглянула на меня, как
мне показалось, украдкой, а может быть, случайно. Но этот быстрый взгляд
потряс меня - второе потрясение за день. В нем была надежда, может быть, или
отчаяние; или отчаянная надежда; не знаю, не знаю, что это было, и не хочу
знать! Я просто повернулся на правый бок и погрузился взглядом в зеленое
спокойствие листвы. Все еще подавленный, в глубине души я ощущал, как мои
внутренние часы тяжело и строго отсчитывают секунды. Потом удары маятника
стали постепенно затихать, пока не заглохли совсем. И я целиком и как будто
навсегда слился с зеленой, безмерной и счастливой вечностью.

* * *

Лидия стала приходить в больницу каждый день, обычно к пяти часам. Я
уже ни о чем не расспрашивал ее, а только слушал. В первые дни она была
немногословна, потом стала постепенно оттаивать. Я чувствовал, что она
набирается душевных сил, становится все более ясной и открытой. И все более
светлой, - такой, какой я и представлял себе свою жену. Странно, как быстро
исчезло и то первое неприятное впечатление, будто она гораздо старше меня.
Теперь это была просто жена, супруга, какой и должна быть любая жена и
супруга. Должно быть, при нашей первой встрече я был чересчур чувствителен.
Кроме того, у меня появилась другая, куда более тяжкая забота: я учился
ходить.
Да, именно так: я учился ходить. Я и представить себе не мог, как это
трудно. И не понимал, почему. Да и Топалов не понимал или не хотел говорить.
Но я не мог ходить, будто у меня не было ног, вернее, не было колен. Иногда
мне удавалось сделать шажок - другой, но тут колени вдруг отнимались, и я
опускался на пол в отчаянии и страхе. Я видел, что Топалов всерьез
тревожится; мне сделали целую серию исследований и электрограмм, наверное,
совершенно бессмысленных; потом пошли разные массажи и процедуры. Иногда я
часами просиживал в кабинете физиотерапии. Прогресс был ничтожным, и анализы
не показывали никаких отклонений - все рефлексы, все органы и системы были в
порядке. Однако я с трудом, ценой огромных усилий добирался до окна палаты.
Не знаю, может быть, я и заблуждаюсь, но мне кажется, что в конце
концов я сам преодолел этот недуг. Точнее, преодолевал его каждый раз
огромным усилием воли. Как только мои колени начинали таять как воск, я
напрягал все свои душевные силы и приказывал им ожить. Я чувствовал, как они
постепенно крепнут, сопротивляясь тяжести тела. Топалов молчаливо и
внимательно наблюдал за моими усилиями; не знаю, верил он в успех или нет,
но он явно поощрял меня: надеяться было не на что, разве что на помощь бога
или дьявола. И в конце концов я научился ходить.
Никогда не забуду свою первую прогулку. Я проделал ее сам, совсем сам,
без чьей-либо помощи, без костылей, даже без палки. Я прошагал по всему
больничному коридору, от одного конца до другого, и не израсходовал даже
половины тех душевных сил, какие уходили у меня на ходьбу в первые дни. В
конце коридора, возле медицинских весов общего пользования, висело большое
зеркало. Я взглянул в него с торжеством победившего гладиатора и тут же
скис: на меня смотрел длинный, тощий человек, коротко остриженный, с
изнуренным и, я бы сказал, несчастным лицом. Висловатые уши придавали ему