"Павел Вежинов. Весы" - читать интересную книгу автора

потной спиной. Но сильнее всего с первого взгляда меня поразило огромное
окно, занимавшее почти всю южную стену. От одного края до другого оно было
заполнено спокойной светлой зеленью чинары (а может быть, клена; в наше
время не у кого навести справки). Ветви дерева почти упирались в стекло. Я
медленно подошел к окну. На одной из близких ветвей горлица свила гнездо и
высиживала птенцов, скромная и тихая, какой никогда не бывает мать человека.
Она смотрела прямо на меня черным круглым глазом, но, наверное, не видела
сквозь стекло.
- Давно эта горлица сидит в гнезде? - радостно спросил я.
- Не знаю. Я впервые ее вижу, - отозвалась Лидия у меня за спиной.
Мне стало неприятно. Впервые видит! На что же она смотрит целый день,
кроме собственной физиономии в зеркале!
- Это не делает тебе чести, - сказал я.
- Почему?
- Просто не делает чести! Все-таки она - мать! Я не обернулся и не
взглянул на нее, но был уверен, что задел ее сильно и по больному месту. У
нас не было детей. И я все еще не знал, почему после стольких лет брака у
нас нет детей.
Здесь, наверное, следует еще раз остановиться, чтобы кое-что объяснить.
Зачем мне понадобилось делать ей это замечание? Неужели каждый должен
вставать по стойке "смирно", увидев горлицу в гнезде? Да, но ведь я тогда не
знал, что все люди - разные. Настолько же разные, насколько их много на
нашей набитой народом планете. Тогда я видел в людях только общее, но
понимал его как одинаковое; а различия относил в разряд несущественного и
случайного. Эта же ошибка оказалась роковой для множества социологов и
философов. Но сейчас это не представляет для нас интереса. Важно другое:
вначале я судил о людях по себе, и каждое различие удивляло меня. Здесь вы в
самом деле можете неправильно меня понять. Я вовсе не считал себя центром
вселенной или неким эталоном. Наоборот, совсем наоборот. Я вообще не думал о
том, лучше я других или хуже, не рассматривал себя как некую
среднеарифметическую величину. Но все-таки подумайте сами! Если "одно" по
своей сущности равно "пяти", то есть пяти одинаковым единицам, то и "сто
пять", например, тоже равно единице! Разница здесь только количественная.
Каждый, кто бы он ни был и чем бы ни отличался от других, начинает считать с
единицы. Я же в то время был только единицей и ничем другим. Тогда как же я
мог бы постичь "сто пять" или "сто десять", если бы не умножал их на самого
себя? Это никакой не эгоцентризм, это мера, которой я пользовался в силу
отсутствия других мер.
- Идем, я покажу тебе кабинет, - сказала Лидия. В ее голосе звучало
огорчение. Но не сильное. Мы пошли в кабинет. Я зря боялся, эта комната
принадлежала не педанту, а деловому человеку, профессионалу как минимум.
Большой стол с широкой столешницей, на котором можно чертить, но который
служит и письменным столом. Еле уловимый скрытый беспорядок, свойственный
кабинетам, которые служат для работы. Кажется, Лидия угадала мои мысли.
- Все так, как ты оставил, - сказала она. - Я здесь никогда ничего не
трогаю. Ты очень сердишься, когда не найдешь какой-нибудь вещи на месте. Я
только вытираю пыль и проветриваю.
Она ничего не трогает! Еще неизвестно, так это или нет. Потому что у
меня снова появилось неприятное чувство, будто здесь чего-то не хватает. Я
даже спросил ее, что это может быть.