"Казнить Шарпея" - читать интересную книгу автора (Теплый Максим)

Александр Борисович Фомин: смерти первая и вторая

...Александр Фомин стал офицером потому, что никогда не мечтал ни о чем другом. Не было сомнений и в том, в какое училище пойти учиться.

Разумеется, в Рязань к «дяде Васе»[9], в десант.

Школьная золотая медаль давала право на один экзамен – русский и литература письменный. Разумеется, медкомиссию Саша прошел без замечаний.

Прохаживавшийся между рядами пожилой тучный экзаменатор, явно не военный, заглянув через плечо Александра, так увлекся текстом сочинения, что, прочитав последнюю страницу, взял в руки предыдущие, а прочитав все, растерянно сказал:

– За что ж вы его так, юноша? В сущности, Печорин не был таким чудовищем, каким вы его представили...

По русскому Саша получил «отлично». А вот за литературную часть ему поставили «удовлетворительно». Узнав результат, Фомин тут же отправился к начальнику училища и каким-то немыслимым образом пробился в кабинет.

Через пятнадцать минут сидевший в приемной адъютант с изумлением услышал по селектору приказ генерала принести два чая. Он смущенно пожал плечами, давая понять нервно прохаживавшемуся по комнате полковнику, что тоже не одобряет странностей начальника.

Когда же он еще через пару минут, выполняя поручение, оказался в кабинете, то увидел сидящих друг против друга нахального визитера и сбросившего китель начальника училища. Они азартно спорили.

– Нет, ты подожди! – горячился генерал. – По-твоему, Мартынов не осознавал, что стреляет в гордость нации, в гения?! Не осознавал, когда целился в сердце с шести шагов?! Не мог он не понимать, что его проклянут потомки! Тем более меньше четырех лет прошло, как другой варвар Пушкина убил!

– А при чем тут гордость нации? Разве гордости нации позволительно хамски унижать достоинство другого человека, его близких? Я же не спорю: Лермонтов – гений! Но кто сказал, товарищ генерал, что гению все позволено?!

Адъютант тихо вышел, закрыл за собой дверь и, отвечая на немой вопрос полковника, сказал:

– Похоже, надолго, товарищ полковник. Там наш генерал Лермонтова защищает от этого бугая. – И, увидев, как челюсть полковника медленно ползет вниз, серьезно добавил: – И Александра Сергеевича Пушкина – тоже...

Тройку исправили на пятерку, и Сашу зачислили в училище. Тем более что он успел рассказать начальнику училища, что является серебряным призером юношеского чемпионата России по самбо в полутяжелом весе, кандидатом в мастера спорта по спортивной гимнастике, а потом, по предложению восхищенного генерала, одолел его в армреслинге – сначала правой, а потом и левой.

...Учился Фомин блестяще, преуспел во всех военных дисциплинах и был лучшим спортсменом на курсе. Он бредил армией и настоящей войной. Однажды, приехав на один день в Москву, он всерьез поссорился с отцом, когда тот сказал ему:

– Что ты так рвешься на эту войну, сынок? Выучись, послужи, наберись опыта, – успеешь еще в этот Афган! Мы там застряли надолго!

Саша сумрачно глянул на отца и произнес:

– Папа Дима! Не говори со мной так, пожалуйста! Никогда! У меня щеки горят от того, что это говоришь ты – генерал Игнатов.

– Щеки горят! – взорвался Игнатов. – Что ты знаешь про войну?! Кровь, смрад, грязь и растревоженная совесть – вот что такое война! Любая!!! Даже самая справедливая!!! Потому что приходится убивать людей!!!

Саша ничего не ответил. Он резко повернулся и вышел из комнаты.

После этого разговора наступила долгая размолвка, которую так и не удалось преодолеть. Саша больше в Москву не приезжал, по телефону общался очень сдержанно, и преимущественно с матерью.

Через месяц после окончания училища, где Саша проучился четыре года, он сообщил, что уезжает в длительную командировку.

Игнатову не составило труда узнать, что сын вот уже полгода как проходил спецподготовку для выполнения особо сложных боевых операций в условиях горной местности. В число спецдисциплин входили альпинизм и скалолазание, использование парапланов и дельтапланов, тренировки на выживание в условиях низких температур и ведение боевых действий в составе небольших диверсионных групп.

Получив эту информацию, Игнатов провел бессонную ночь. Нина плакала. А он скрипел зубами и не знал, как правильно поступить. Одного его звонка хватило бы, чтобы Саша остался служить где-нибудь в Союзе. Несмотря на то что они носили разные фамилии, многие высшие чины Генштаба и командования ВДВ, разумеется, знали, что Александр Фомин – приемный сын влиятельного чекиста.

Но понимал он и то, что Саша ему этого не простит никогда.

Утром за завтраком, глядя в почерневшее лицо жены, он твердо сказал:

– Нина! Я никуда звонить не буду! Думаю, ты знаешь почему! Сейчас поеду на службу и попрошу, чтобы меня на денек отпустили в Рязань. Прямо сегодня. Собирайся! – Игнатов прижал к себе жену и повторил: – Собирайся! Надо, чтобы парень ушел на войну, зная, что мать с отцом считают его поступок правильным. Он мужчина и офицер!

...Беда приключилась с Сашей через полгода после того, как он оказался в шестнадцатой армии, воевавшей в Афганистане. Лейтенант Фомин возглавлял спецгруппу, прикрывавшую прохождение через горный перевал колонны боевой техники. За час до появления колонны они вышли на вершину горного хребта, доминировавшего над перевалом. Заняли позицию, которая позволяла сверху хорошо просматривать дорогу и подступы к ней.

Позиция – лучше не бывает. Кто ее занял, тот и владеет дорогой вместе с перевалом...

Моджахедов бойцы Фомина обнаружили задолго до приближения их к расстоянию прицельного автоматного выстрела. Фомин передал по рации, что принимает бой, попросил ускорить продвижение колонны и вызвал на подмогу вертолеты.

С первой минуты стало ясно, что помощь придет не скоро. Добраться к месту боя можно было только так же, как это сделала группа Фомина, то есть по крутым горным склонам и, по сути, по единственному маршруту. А вертолеты, появись они в разгар боя, стали бы отличной мишенью.

Фомин приказал бойцам беречь патроны, бить короткими очередями и только наверняка. А главное – обеспечить безопасность рации.

Но первый же минометный залп перечеркнул его планы: прямым попаданием накрыло радиста. Группа осталась без связи.

Через тридцать минут бешеного боя склон был усеян телами нападавших, а вместе с Фоминым в живых осталось человек десять. К этому моменту он убедился, что боевая задача выполнена – колонна перевал миновала. Понимая, что следующие полчаса боя будут последними, лейтенант Фомин – неполных двадцати двух лет от роду – принял решение пробиваться вниз и поднял бойцов в атаку.

...Только тот, кто хотя бы раз в жизни побывал в настоящем бою, знает, что это значит, когда люди встают в полный рост. Поднявшись навстречу ураганному огню, они уже находятся по ту сторону страха. Они уже мысленно себя похоронили, попрощались с близкими, перечеркнули свое будущее и поэтому уже ничего не боятся!

Даже стрелять в таких людей небезопасно. Особенно в упор! Если промахнешься – гибель неминуема...

Фомин первым прыгнул вниз, дважды перевернулся через голову и, коснувшись ногами земли, резко кинул тело вправо. Этого нехитрого маневра хватило, чтобы две очереди легли ровно туда, где он находился на долю секунды раньше.

Еще один прыжок вниз, снова кувырок, и снова резкая смена направления движения. Опять очередь пробила его след в каменистом грунте. И в ту же секунду Фомин ласточкой бросился на молодого бородатого моджахеда, оказавшегося на его пути. Выстрелить тот не успел, хотя держал автомат в боевом положении. Фомин в прыжке перебил ему ударом пальца сонную артерию, и, прикрываясь телом противника, еще метров десять скользил вниз, стараясь добраться до спасительной лощинки, где можно было пару секунд бежать под прикрытием невысокой каменной стенки.

Краем глаза он видел, как рядом, разрывая рот в яростном вопле, летят его бойцы. Одни падали и не поднимались. Другие скатывались вниз, отплевываясь кровью и огнем.

Саша не чувствовал страха. Для страха в сердце не осталось места.

Р-р-раз! – срезал короткой очередью противника слева.

Р-р-раз! – ушел от огня и достал в прыжке здоровенного, наголо стриженного парня, почему-то отбросившего карабин и вытащившего из-за пояса нож. Саша видел, что, как в замедленной съемке, с духа слетела круглая плоская шапка.

Именно здесь Фомин потерял на секунду больше, чем требовала контратака. Он нажал на спусковой крючок автомата в прыжке, но затвор звонко щелкнул, давая понять – рожок пуст.

Фомин успел удивиться: как же так, ведь ставил полный? Ушел от выброшенной руки, взял ее на излом и всем весом крутанул тяжелого противника. Кость хрустнула, и он вышел из схватки, намереваясь сделать еще прыжок. В эту секунду ему плеснуло белым огнем прямо в лицо. Взрыва он не услышал. Почувствовал только, как взлетел над землей, не осознавая до конца, то ли он сам прыгнул вперед, то ли какая-то сила швырнула его сначала вверх, а потом с размаху бросила на землю. Причем мощное тело лейтенанта грохнулось на камни с такой яростью, что, казалось, уже одного этого достаточно, чтобы у него ни одной косточки не осталось целой, а душа тут же вылетела вон...

Но случилось чудо: фосфорный РС[10], взорвавшийся вблизи от Фомина, сжег ему кожу на лице, начисто лишил бровей, ресниц и прочей растительности, контузил, но рассыпал свои смертоносные осколки по таким немыслимым траекториям, что ни один из них Фомина не задел.

...Очнулся он в лагере моджахедов в крохотной нише в скале, заблокированной огромным камнем. Было сумрачно и сыро. В небольшую щель сверху был виден кусочек синего неба, который как бы срезался серым тяжелым камнем.

...Кормили раз в день – давали лепешку и миску воды. Обгоревшее лицо он смазывал собственной мочой. Помогало... Через неделю Фомин почувствовал, что вокруг него закрутилась какая-то карусель. Его отмыли, дали мазь, которая стала быстро заживлять ожоги, а вскоре посадили в раздолбанный Land Rover и куда-то повезли.

Он оказался в кишлаке, в яме, где вместе с ним находилось несколько пленных солдат и офицеров. Друзья по несчастью объяснили Фомину, что их готовят к обмену на одного известного полевого командира, находящегося в плену у наших. Но неожиданно в планах моджахедов что-то резко поменялось. Всех пленных вытащили и ударами прикладов заставили построиться.

Появился сносно говоривший по-русски афганец, который, судя по повадкам и манере поведения, был здесь старшим. Он объявил, что все они будут казнены, за исключением тех, кто примет ислам и согласится казнить остальных неверных. Рядом с переводчиком стоял кинооператор, который все происходившее снимал на пленку.

Чтобы доказать серьезность своих намерений, моджахеды оттащили на край ущелья молодого солдата, который не мог сам идти, так как был ранен в ногу, и под воинственные возгласы прошили его короткой очередью.

Процедура казни проходила буднично. Переводчик подходил к очередной жертве. Задавал вопрос. После минуты молчания или ответной матерной ругани человека вели на край ущелья и сбрасывали в пропасть автоматной очередью.

...В живых остались двое: Фомин и молодой солдат, лицо которого то и дело искажалось гримасой. Казалось, парень вот-вот заплачет. Но каждый раз, в последнюю секунду, когда рыдания должны были взорвать грудь паренька, он вдруг резко менялся в лице и даже чему-то улыбался про себя, глядя невидящими глазами куда-то в небо.

– Слышь, парень, – тихо произнес Фомин, который должен был идти на казнь последним. – Давай поменяемся. Не дрейфь! Весело помрем!

Эй! – Фомин поднял руку и сделал шаг вперед. – Я согласен!

Переводчик подошел к Фомину и внимательно посмотрел ему в глаза.

– Давай, шоурави, давай! – Он сделал жест рукой, и паренька, который продолжал улыбаться, повели на край ущелья, потом взял в руки автомат Калашникова, демонстративно отстегнул рожок, показав, что он снаряжен, поставил его на место и щелкнул затвором. – Давай, шоурави! – Он показал на паренька и сделал жест в адрес кинооператора. Тот подбежал поближе, чтобы взять покрупнее всю сцену.

Переводчик протянул автомат Фомину и еще раз жестко произнес:

– Давай!

Фомин развернулся в сторону ущелья, взял автомат к бедру и крикнул:

– Прощай, браток! – Затем резко крутанулся, упал навзничь и, направив ствол в сторону стоявших вокруг места казни моджахедов, нажал на спусковой крючок. Громыхнула автоматная очередь. Но Фомин сначала почувствовал, а в следующую секунду осознал, что его автомат молчит, что стреляет другое оружие.

Он рванул на себя затвор и еще раз нажал на спуск. Снова звонкий щелчок!

Вскочив, он увидел, как медленно падает, широко раскинув руки, пробитый пулями солдатик. В голове мелькнуло: «Когда же они успели подменить автомат? Видимо, когда отвлекся на оператора... Надо прыгать в ущелье...» Он рванулся в сторону спасительной пропасти, но в ту же секунду почувствовал сильный удар в область шейных позвонков, захлебнулся собственным дыханием и упал, ударившись еще не зажившим лицом о землю...

Очнувшись, он увидел над собой склоненное почти в упор лицо переводчика.

– Что, шоурави? Хотел нас обмануть? – Переводчик обошел лежавшего Фомина. – Вы, русские, думаете, что умные! Но вы не умные! Только последний ишак мог придумать убивать Амина. Вставай!

Он сбросил безрукавку и остался в рубахе. Закатал рукава. Было видно, что он, несмотря на худобу и далеко не юный возраст, жилист и гибок.

– Вставай! – повторил он решительно. – Жить хочешь?

Фомин молча поднялся и провел ладонью по лицу. На руке остался грязно-розовый след, представлявший собой смесь пыли с выделениями из лопнувших рубцов. Перед глазами мелькали черные мушки, и взгляд отказывался концентрироваться на чем-либо больше секунды. Ноги плохо держали и норовили невпопад двигать тело то вперед, то назад.

– Давай, шоурави, давай! Честно, давай! Я не встал – ты живой. Ты не встал – ты мертвый. Давай, шоурави! – Он стоял, широко расставив ноги и уткнув жилистые руки в пояс. Он что-то прокричал, и к ногам Фомина, звякнув, упал нож, брошенный из толпы угрюмых и молчаливых мужчин, медленно смыкавших ряды вокруг двух бойцов...

По тому, как стоял афганец, как уверенно смотрел на Фомина, тот понял: перед ним серьезный противник. Солидные габариты и мощная мускулатура Александра афганца совсем не смущали. А может быть, он прекрасно понимал, что Фомин не может драться и вполовину своих возможностей.

– Возьми нож. Без ножа я убью тебя сразу, – приказал афганец.

Александр поднял нож и взвесил его на руке. Он напряженно пытался ухватить хоть какую-то здравую мысль о том, что делать дальше. Но голова была до звона пуста, а сердце стучало так, что, казалось, на груди слева заметно дергается тельняшка. Он не чувствовал в себе ни сил, ни азарта, который всегда является главным подспорьем в рукопашной схватке. Его учитель по боевым единоборствам – прапорщик Угрюмов – больше показывал, чем говорил. Тем не менее одну фразу, причем длинную и витиеватую, он произносил несколько раз на дню: «В драке побеждает не тот, кто бьет первым, и не тот, кто бьет сильнее, и не тот, кто бьет точнее, а тот, кто все это делает с большей ненавистью, чем противник».

Никакой ненависти к противнику у Александра не было. Накатывало безразличие. Не было и уверенности в победе, хотя в училище по дисциплине «рукопашный бой» он был одним из лучших. «Только бы уж сразу, без мучений, как ребята», – подумал он и неожиданно для самого себя еще раз подбросил нож на ладони и метнул его, целя в колесо стоявшей метрах в десяти повозки. Нож сочно чвакнул и застыл точно в ободе. Афганец ухмыльнулся, что-то крикнул, поднял с земли брошенный ему из толпы нож и, почти не целясь, бросил его в повозку. В толпе раздались торжествующие возгласы: теперь в деревянном ободе торчали два ножа сантиметрах в пяти друг от друга.

– Ты кто? – глухо спросил Фомин.

– Я – Ахмад, – ответил афганец.

– Русский откуда знаешь?

– Учился у вас.

– Хорошо нож бросаешь!

– Я был в охране Амина[11]. Вы убили моего брата, когда штурмовали дворец. Он был за русских, а вы убили его... Давай, шоурави!

– Ну, давай, раз так!

Фомин принял боевую стойку и... через долю секунды грохнулся на землю, поскольку получил удар по щиколотке опорной ноги. Еще не осознавая до конца происходящего, он вскочил и... не обнаружил перед собой противника. Точнее, он его увидел лежащим на боку и перемещающимся лежа.

С таким бойцом и с таким странным боевым стилем Фомину сталкиваться не приходилось. Афганец двигался как быстрая юркая ящерица – то на спине, то на боку. Он набрасывался на Фомина, подобно злобной зубастой рептилии, пасть которой изображали мелькавшие в воздухе ноги. Почти после каждой атаки он выходил победителем, нанося Фомину мощные удары.

Александр откровенно растерялся. Прошло около минуты, его ноги от щиколоток до колен были избиты, и он уже пару раз падал на землю, в то время как ни один из его ударов еще не достиг цели. Он несколько раз пытался перехватить ногу противника, чтобы взять ее на излом. Но всякий раз промахивался, а во время очередной попытки получил такой тяжелый удар в голову, что на секунду потерял сознание и ориентацию в пространстве. Из уха пошла кровь.

«Еще один такой промах – и мне хана», – подумал Фомин, все еще не имея сколько-нибудь ясной тактики боя.

Он уже не помышлял об атаке, а только увертывался от налетавшего на него противника. Но и это было непросто, так как броски афганца были молниеносны, а отступать было некуда – вокруг места схватки плотной стеной стояли вооруженные люди.

После пропущенного удара голова гудела, корень языка дергался в рвотном позыве, кровь разъедала глаза. Он пропустил очередной сильный удар по сгибу ноги, упал на колено, и тут же следующий удар пришелся ему в голову. Сознание померкло. Его рваными остатками он почувствовал, как ноги противника обхватили его за горло и опрокинули на спину.

«Все!..» – успел мысленно произнести Фомин...