"Энрике Вилла-Матас. Такая вот странная жизнь " - читать интересную книгу автора

Итак, до половины двенадцатого я описывал жизнь Висенте Гедеса - по
большей части эту жизнь придумывая. Обычно я работал над трилогией до
полудня, потом делал первый перерыв - спускался вниз за почтой, потом шел за
газетами в киоск, который находился в самом конце улицы Дурбан. Но в тот
день, едва коснувшись дверной ручки, я заметил, что кто-то подсунул под
дверь письмо. Удивленный и заинтригованный - и с куда большим интересом, чем
минуту назад, когда тщетно силился удержать перед глазами загадочное лицо
парикмахера и его суровую гримасу, похожую на судорогу боли, - я нагнулся,
поднял нежданное письмо, и тут изумление мое возросло стократ: я узнал так
хорошо мне знакомый округлый почерк Роситы.
В своем коротком и безжалостном послании она сообщала, что вечером
непременно явится в зал на улице Верди на мою лекцию "О мифической структуре
героя", и что это будет наша последняя встреча перед пяти- или даже
шестилетней разлукой, и что, раз я наотрез отказываюсь бросить все и бежать
с ней, она решила уехать со своим мужем-аптекарем - они откроют новую аптеку
где-нибудь подальше от Барселоны. Кончалось письмо так: "Все это я уже
говорила тебе, но повторю еще раз. Как было бы чудесно уехать вместе! Но ты
трус и предпочитаешь и дальше оставаться с Карминой и этим ужасным
мальчишкой. Что ж, твоя воля. Я приду на твою лекцию, потому что обещала, но
едва ты закончишь пудрить нам мозги дурацкими рассуждениями о мифической
структуре героя - фу, чушь какая! - я исчезну - будь уверен! - из твоей
жизни, как сделала это пять лет назад, и ты, дорогой пустомеля, снова не
увидишь меня лет пять, а то и шесть. Плохо тебе будет без меня, понимаешь,
плохо, и каждый твой день будет похож на нынешний, вернее, на нынешнее утро.
Только вообрази себе такую картину: я сейчас стою за твоей дверью, а ты об
этом даже не подозреваешь и увидеть меня не можешь. Мы совсем рядом - и в то
же время страшно далеки друг от друга".
Когда в моей жизни случается что-нибудь очень важное, первая моя
реакция всегда бывает совершенно идиотской и абсурдной. И тот день, тот
зимний день, не стал исключением. Прочитав письмо, я снова нагнулся - как
последний кретин, как лунатик, - и хотел подобрать с пола хлебную крошку, но
так и не подобрал, вспомнив на полпути, что крошка осталась там с эпохи
динозавров, с той поры, когда сутки насчитывали двадцать три часа. Несколько
секунд, которые показались мне вечностью, я простоял в этой нелепой позе,
совершенно обалдевший, так и не коснувшись рукой ни пола, ни доисторических
времен, потом наконец вернулся к реальности, к трагической реальности того
зимнего дня.
Росита решила меня бросить, и в серьезности ее намерений можно не
сомневаться. И мне будет очень трудно пережить разлуку, потому что после ее
внезапного и нечаянного возвращения я возмечтал о том, что отныне мы будем
видеться постоянно, что она, как и прежде, будет моей любовницей, а я, как и
прежде, буду тайком подглядывать за ней, потому что в былые дни она мне это
позволяла: когда мы находили тайный приют в нашей гостинице, на меня
накатывало лихорадочное возбуждение, и я смотрел на нее; она зажигала мне
сигарету и с улыбкой поглаживала мой огромный нос - а этот нос, надо
признаться, всю жизнь доставлял мне кучу неприятностей: из-за него меня
называют Сирано, и мне это обидно, - но она очень ласково поглаживала мой
нос, приговаривая: "Ах ты чертов вуайерист!"
Но сегодняшнее решительное письмо, разумеется, рушило все мои планы, и
я знал: теперь никакая сила не способна удержать ее; одно утешение, хотя,