"Георгий Николаевич Владимов. Большая руда" - читать интересную книгу автора

неожиданной силой вцепившись в рукав.
- Не надо, не злитесь на него, мы лучше уйдем. Уже ведь поздно.
- И то правда, - сказал Пронякин, так же мгновенно остывая. Он
почувствовал благодарность к ней. Хорош бы он был, если бы связался с
дурачком.
Не переставая наяривать, Миша кричал им вслед:
- Кралечку увели, я ж говорил! Держи вора-бо-сяка-а-а!..
Впрочем, на него недолго обращали внимание. Танцующие пары двигались,
шаркая, плотной массой по кругу. Пыль поднималась над ними и таяла в конусе
фонарного света.
- Провожу, что ли, - сказал Пронякин.
- Не нужно меня провожать, - сказала она быстро и как бы испуганно. - Я
не хочу, чтоб вы думали, что мне это нужно. Ведь вы из приличия, правда?
Он не нашелся, что ответить. Он смотрел ей вслед и, когда она заслоняла
тускло-оранжевый свет подъезда, видел, как она странно изгибается всем телом
и как высоко держит голову. "И не споткнется, - подумал он, усмехаясь. Но в
усмешке его было что-то вроде восхищения. - Наверно, и правда, Бог таких
бережет".
Она прошла весь грязный неровный пустырь, заваленный битым кирпичом и
железным ломом, и, не оглянувшись, быстро исчезла в подъезде.
Соседи Пронякина уже спали мертвецким сном. Он встал на пороге, морщась
от их разноголосого храпа и запахов - нефти, глины, сыромятной кожи и пота,
- бивших в нос наповал. Натыкаясь на табуреты, путаясь в голенищах сапог,
разбросанных по всей комнате, он пробрался к окну и распахнул форточку.
Затем он разделся, аккуратно уложил костюм в бумажный чехол и вывесил на
спинку кровати брезентовую робу.
Где-то близко по улице прошли гурьбой, хрустя по щебню, и голосами,
оловянными и старательными - парней, звонкими и смеющимися - девчат, завели
песню:
Забота у нас простая-а-а...
Забота наша такая...
Пошла бы руда большая -
И нету других забо-о-от!..
И снег и вете-е-ер...

Но "ветра" не вытянули и рассмеялись и пошли дальше.
Пронякин лежал и курил, медленно передумывая все события этих последних
дней, с тех пор как он попрощался с женой на вокзале в Горьком, где она
работала буфетчицей, и уехал, оставив ее у родственников, чтобы оказаться
здесь, в этой комнате, среди чужих. Папироса его выжигала зигзаги в темноте,
петляя и возвращалась к его губам.
"Это все уже ненадолго", - думал Пронякин. "Это все" была комната с
рассохшимися обоями, запахами и храпами и его собственная неустроенность,
которую он всегда чувствовал сильнее в разлуке с женой. - Это все уже
ненадолго. Домик здесь заимеем; может, ссудой какой помогут. И чтоб все было
в доме - холодильничек, телевизор, мебель всякая. А со временем-то, может, и
машинку свою заведем. Но это, впрочем, уже идиллия. - Этим словом он называл
все несбыточное. - Это уже идиллия, известно же: сапожник всегда без сапог.
А вот пацанов своих пора бы действительно заводить: ведь уж тридцать скоро,
а женульке и того больше. Ей-то ребенка надо, скоро все годы выйдут...