"Георгий Николаевич Владимов. Большая руда" - читать интересную книгу автора

в рубашке охлаждения едкой каустической содой и прочищали миллион отверстий,
каналов и трубочек щетинным ершом или ветошью, намотанной на проволоку,
когда заваривали крупные трещины сталью, а мелкие протравливали кислотой, а
потом зашлифовывали абразивами и наждачной теркой, когда заливали изношенные
втулки баббитом и вулканизировали мясистую резину камер.
И постепенно у него отлегло от сердца. "МАЗ", конечно, не был такой
машиной, которую под силу доконать самому ледащему портачу, и при всех его
ранах и ссадинах в нем далеко еще не было той глубокой усталости металла,
которую и не заметишь снаружи и от которой единственное лекарство -
переплавка.
Слесари, в мастерской, наверное, чувствовали это. Наверное, это было у
них в пальцах - умение видеть металл на ощупь и знать, что ты не работаешь
зря и возвратишь ему прежнюю крепость. Они были чуточку склочные и в меру
ленивые ребята, эти четверо слесарей, с большой склонностью к философии,
которая размагничивает руки, потому что приходится ими махать. Но они
все-таки что-то умели и не задавались этим; они очень быстро поняли, что он
бы, пожалуй, мог обойтись и без них, а они без него - едва ли. И, пожалуй,
они не провернули бы всю эту адову работенку за неделю, если б он не торчал
у них над душой и не подменял их во время затяжных перекуров.
Он приходил в автоколонну с первой сменой и вертелся до поздней ночи,
убегая только на час - пообедать и пройти с Мацуевым очередной урок
обращения с дизелем. Но наконец настал день, когда они прикатили оба моста,
и таль поставила на место кабину и собранный двигатель. Пронякин подвел к
нему патрубок топливопровода и подсоединил электропроводку. Он хотел все
сделать сам. Но руки у него неприлично дрожали, потому что этот момент был
исполнен для него таинственности, и теперь уже слесари торчали у него над
душой, рассуждая на тему "Пойдет или не пойдет?"
Двигатель провернулся с поцелуйными звуками, потом заворчал и чихнул.
- Будь здоров! - сказал Пронякин. - Сейчас я тебя подкормлю.
Тогда он взревел, мгновенно окутавшись синим выхлопом, и Пронякин сел
на пол, чтобы немного успокоиться.
- Куда ты торопишься, чудак? - спросил он и рассмеялся счастливым
смехом. - Ты же еще не родился.
Но "МАЗ" уже родился. Он ревел, содрогаясь нетерпеливо, хотя еще был
ободран и "не одет" и стоял всеми четырьмя ногами на домкратах и опорах. Ему
хотелось на волю, и слесари, наверное, тоже поняли это; они пошли и открыли
ворота пошире, и солнечный свет стеною встал на пороге, не в силах двинуться
дальше, в темную и сырую глубину гаража. И все-таки "МАЗ" откликнулся -
вспыхнувшим блеском стали, меди и смазки и матовым сиянием белого чугуна.
Они оставили двигатель обкатываться и ушли в мастерскую, но время от
времени Пронякин, сорвавшись с места, прибегал сюда и без конца что-нибудь
регулировал. Он никак не мог сказать себе "хватит", он не мог наглядеться и
наслушаться, хотя слесари уже посмеивались над ним. Теперь в сравнении с
тем, что было сделано, оставались сущие пустяки. Оставалось собрать и
поставить скаты, починить платформу и заклепать листовой сталью пробоины и
ржавлины в кузове. Потом еще раздобыть дерматина и дратвы и цыганской иглой
залатать сиденье. А напоследок он решил поставить новый спидометр, со
счетчиком на нуле, чтобы он отсчитывал километры с первой его, Пронякина,
ходки. И, конечно, он должен был сделать его трехцветным, не как у всех,
потому что, ей-Богу же, "мазик" имел на это право - за все свои страдания.