"Криста Вольф. Размышления о Кристе Т " - читать интересную книгу автора

разорвала бешеная собака, чем бешеный человек, лучше бы ему умереть где-либо
в одиночестве, чем на глазах у отца.
Вот как оно бывает, когда нас при этом нет.
И тут начинаешь испытывать недоверие к белому дню и к безмятежным
лицам. А ночью кот примащивается у тебя на груди, крупный черный зверь, и
приходится вставать и бежать к постели, где спит девочка Аннемари, и
угрожающим голосом говорить ей, чтобы она уступила место. Дрожа от страха,
Аннемари повинуется, но когда на другое утро просыпаешься в чужой постели,
ночь уже забыта, вот что всего тревожнее.
Не эта девочка, другая, наверное более поздняя, вдруг помешалась - с
чего это вдруг? - и начала неотрывно глядеть в зеркало отчаянным,
отсутствующим, чужим взглядом, так что невольно приходит на память все
чуждое, с чем приходилось иметь дело сызмальства. Если быть точной, с того
самого вечера, когда она перестала называть себя по имени, как делают
остальные: Кришан - а в записках, которые я нашла спустя двадцать лет, она
пытается снова: Кришан пришла, Кришан ушла... Дитя вечером не уходит и не
приходит. Ребенку нужно остаться наедине со своей болью, которую надо
вытерпеть, которую нельзя отбросить. Непонятно почему, но так оно
получается. Еще вчера можно было сбегать на кухню, где сестра вместе с
матерью готовит ужин, сама готовит, упросила, чтобы сама. А сегодня надо
вместо этого идти к воротам, обхватив руками планки забора, глядеть, как
цыгане покидают деревню, как Антон и его жена с четырьмя ребятишками,
батраки из имения, присоединяются к ним. И опять нельзя сделать то, что безо
всякого сделал бы вчера, нельзя окликнуть: "Калле!" и помахать рукой. Нельзя
поднять вверх кремень, который он подарил мне всего неделю назад, -
прощальный подарок. Только цыганенок видит девочку, корчит ли он гримасу
остающимся? Он, который волен делать все, что ему заблагорассудится. Вот,
например, сегодня утром ему заблагорассудилось спустить штаны прямо посреди
деревенской улицы и наложить кучу перед домом бургомистра, теперь ему
заблагорассудилось презирать то, что остается в деревне, в том числе и ее.
Боль может стать еще сильней. Я, думает девочка, я ведь не такая. Но тем
временем зеленая машина уже скрылась в темноте, и только опрокинутая тачка
осталась посреди дороги. Тоска, немножко страха, боль и еще что-то похожее
на роды. Смесь достаточно стойкая, чтобы спустя тридцать лет можно было
извлечь ее из себя и предать бумаге. Иначе как бы я обо всем этом узнала?
Вам повезло, барышня. Так банально заговорила с ней сама жизнь устами
надежного шофера, еще державшего в руке комок снега, которым он оттирал ее
лицо. Он и раньше опасался, что она уснет, но, с другой стороны, попробуйте
в такую ночь меньше чем за три часа раздобыть тягач. Она готова засмеяться,
наша Криста Т., она не хочет принимать это всерьез. Где ж это она была
секунду назад, в тепле, в безопасности? Было бы совсем не плохо снова туда
вернуться. Но шофер грубо трясет ее за плечо, соскакивает, велит ей
выглянуть, после чего освещает фонариком маленький, припорошенный снегом
сверток перед машиной. Он наклоняется и большими рукавицами разгребает снег
в одном месте. Из-под снега выглядывает лицо, мальчик. Шофер снова засыпает
снегом лицо и говорит Кристе Т.: вот я что хотел показать. Криста Т. жива, а
мальчик, наверно, умер, пока она спала. Его тоже приходится взять с собой.
Кто поинтересуется, не слишком ли тяжелой становится для нас ноша с ходом
времени? Удивительно, что спустя много лет все возникает снова при виде
полуистлевшего противогаза, в мирном лесу, правда, на дороге, которая снова