"Криста Вольф. Размышления о Кристе Т " - читать интересную книгу автора

словцо это совсем недавно вошло в наш лексикон. Не сказать, чтобы она была
чрезмерно воспитанна, как по-твоему? Я поглядела в пространство и ответила:
ну и что?
А как она задается, эта новенькая. И все сочиняет.
Истина была такова: она в нас не нуждалась. Она приходила, она уходила,
и больше мы ничего о ней сказать не могли.
Но к тому времени я уже почти все о ней знала. А если и не все, то по
крайней мере достаточно, как выяснилось потом.
Воздушные тревоги становились все продолжительней, торжественные
линейки - все мрачней и мрачней, мы ничего этого не замечали, и так
незаметно наступил ноябрь. День, во всяком случае, беспросветный, значит,
ноябрь. Месяц без малейших признаков мудрости, даже нам ничего не перепало.
Небольшими группками мы слонялись по городу, отбой пришелся не ко времени -
слишком поздно, чтобы возвращаться в школу, слишком рано, чтобы идти домой.
Домашних заданий уже давным-давно не было и в помине. Солнца на небе тоже не
было; что нам понадобилось среди солдат и солдатских вдов и зенитчиков? Да
еще в городском парке, где, как и прежде, сохранилась огороженная поляна для
косуль, только самих косуль давно уже не было, и бегать на коньках там
теперь тоже не разрешалось.
Кто это сказал? Никто. А чего ж мы так переглядываемся?
Без причины. Кто никогда не высыпается, тот видит призраки. Или слышит.
Оставалось только кино, послеобеденный сеанс. "Золотой город". Против
обыкновения, дети до восемнадцати не допускаются. Значит, надо попросить
Сибиллу, чтобы та зачесала волосы кверху, надела материны туфли на каблуках,
подкрасила и без того красные губы и по крайности могла сойти за
восемнадцатилетнюю, а мы все могли бы следом за ней прошмыгнуть мимо
билетерши. Она хотела, чтобы мы ее уговаривали, и мы не поскупились на
льстивые слова, мы ходили перед ней на задних лапках, но на новенькую,
которая была вместе с нами, потому что у нее было столько же оснований быть
вместе с нами, как и в любом другом месте, на Кристу Т. мы внимания не
обращали.
И тут она затрубила - или издала клич - нет для этого подходящего
слова. И об этом я ей напомнила - или хотела напомнить - в своем последнем
письме, но она больше не читала писем, она умирала. Она всегда была рослой и
худой тоже и оставалась такой до последних лет, несмотря на роды. И она
прошествовала вперед, зашагала по краю канавы, гордо закинула голову и
вдруг, приставив к губам свернутую трубкой газету, издала свой клич:
"Эге-гей!", примерно так. Она трубила в свою трубу, а фельдфебели и
унтер-офицеры местного гарнизона, у них как раз был перерыв, качали головой,
глядя ей вслед. Значит, и она туда же, вот так номер! Теперь ты видишь,
какой она может быть, сказала мне одна из девочек.
Теперь я это увидела. Ухмыльнулась, как и все, хотя и знала, что мне
ухмыляться нечего. Потому что иначе, чем остальные, я уже пережила один раз
подобную сцену. Я силилась вспомнить, когда же это она вышагивала передо
мной таким манером, и пришла к выводу, что предыстории эта сцена не имеет.
Просто я все знала заранее. Не то чтобы я предвидела именно трубу, врать не
стану. Но ведь чего не знаешь, того и увидеть нельзя, это известно, а я ее
видела. И вижу по сей день, но только сегодня - по-настоящему. Сегодня я
могу сказать, сколько требуется времени и чего это стоит, чтобы наконец-то
стереть с лица ту дурацкую ухмылку, могу посмеяться над своим тогдашним