"Марина Воронина. У смерти женское лицо ("Катюша" #2)" - читать интересную книгу автора

могил, а могилы - это просто небольшие земляные холмики, которые уже
наверняка поросли травой, а то и вовсе сровнялись с землей. Здесь у меня нет
даже могил, но здесь я, по крайней мере, жива, а раз я жива до сих пор,
несмотря на ту чертову аварию, то жить мне до ста лет и не кашлять. Хотя, на
кой черт мне это нужно - жить до ста лет? Что я могу увидеть за эти сто лет
такого, что придало бы жизни хоть какой-то смысл?"
Она нажала на тормоз, и пикап послушно замер посреди дороги - здесь, в
горах, движения практически не было, и Катя даже не дала себе труда съехать
на обочину. "Давай, давай, Скворцова, - с горькой иронией сказала она
себе, - прими лекарство от депрессии".
И приму, ответила она этому глумливому внутреннему голоску, который в
последнее время снова начал сильно ее донимать. Я что угодно приму, лишь бы
ты заткнулась, сучка.
Она опустила руку, и та безошибочно легла на металлическое горлышко
фляги, стоявшей на стреме между водительским и пассажирским сиденьями.
"Катти Сарк" - вот лучшее лекарство от всех печалей, если им пользоваться с
умом.
Катя полагала, что уж чему-чему, а этому она научилась.
Никелированная фляга блеснула на солнце, опрокидываясь, жидкий динамит
хлынул в гортань и сдетонировал в желудке. Теплая взрывная волна ударила в
низ живота, прокатилась по ногам, сделав их мягкими, словно бескостными, как
конечности "резиновой Зины", оттолкнулась от подошв белых Катиных кроссовок
и, проделав обратный путь, разлилась в груди, обволакивая ноющее сердце
этаким теплым проспиртованным облаком. Сосущее ощущение пустоты внутри
осталось, но спиртное приглушило его, отодвинув на задний план и сделав
незначительным, как заусенец на пальце. Катя добила внутреннего врага вторым
глотком и опустила флягу.
Когда она убирала руку с горлышка, что-то глухо звякнуло. Катя опустила
глаза и некоторое время разглядывала кольцо, с самым невинным видом сидевшее
на среднем пальце ее правой руки. Сорокакаратовый бриллиант в розетке из
мелких рубинов, тончайшая золотая вязь оправы - она словно увидела кольцо
впервые, и увиденное поразило ее.
- Ах ты, срань, - сказала Катя кольцу мгновенно охрипшим и уже
начинающим пьяно плыть голосом. - Как же это я про тебя забыла?
Кольцо, разумеется, благоразумно помалкивало, и в Катину душу понемногу
стал закрадываться настоящий испуг. В самом деле, как можно носить на пальце
такую массивную и ценную, драгоценную (вот правильное слово!) штуковину,
видеть ее постоянно, ощущать ежесекундно и при этом совершенно не замечать?
Отвечать на комплименты по поводу кольца, давать - черт возьми! - какие-то
вымышленные, на ходу придуманные объяснения о наследстве прабабушки-княжны и
при этом не помнить, совершенно, черт возьми, не помнить о том, что надето
на твой палец и откуда оно на самом деле взялось.
- Вот срань, - повторила Катя, немного поворачивая руку, отчего камни
сверкнули, на миг ослепив ее.
Она даже не замечала, что впервые почти за три года заговорила
по-русски. От русской диаспоры в Сан-Франциско она старалась держаться
подальше, не испытывая к этим людям ни нежности, ни особого интереса.
Прошлое было похоронено с особой тщательностью, потому что Катя знала
наверняка, что оно вовсе не собиралось умирать, а лишь выжидало удобного
момента, чтобы броситься на нее, навалиться своей огромной зловонной тушей и