"Марина Воронина. У смерти женское лицо ("Катюша" #2)" - читать интересную книгу автора

есть.
Ну да, ну да, конечно, муравей - он муравей и есть, козявка безмозглая,
тупая скотина, служака и работяга Божьей милостью. Нынче это не модно, нынче
в почете супермены и граждане вселенной, потому страну и разворовали. Только
мне уже поздновато психологию менять, не выйдет из меня супермена, и потому
сволочь эту я достану любой ценой, и плевать я хотел на то, что муравейник
за спиной горит, об этом пусть другие заботятся, а мое место - тут. Вот тут.
За этим столом. Вот отсюда я эту суку и прищучу. Вот сюда мне его и
приведут - без галстука и с бледной мордой. Лучше даже с разбитой, ковер
можно и скатать.
Полковник бросил смятую распечатку следом за обломками карандаша, вынул
из кармана массивный никелированный портсигар, щелкнул массивной же,
кустарно изготовленной из пулеметной гильзы зажигалкой, навеки прописавшейся
на углу его огромного письменного стола, и закурил первую в этот день
сигарету, привычно ощущая, как откатывается последняя пенящаяся волна
эмоций, оставляя на берегу черные корявые обломки фактов.
Факты были все те же, и угол зрения был все тот же. Для того, чтобы
посмотреть на дело под каким-то другим углом, полковнику не хватало все тех
же фактов. Впрочем, возможно, ему не хватало широты кругозора, воображения
или, скажем, совести - в конце концов, он был человеком старой закалки, и
мертвые дети для него так и оставались мертвыми детьми, рассуждения же о
том, что теперь они, по крайней мере, избавлены от страданий, полковник
считал пустой болтовней. В конце концов, он руководил одним из отделов ФСБ,
а не церковно-приходской школой, хотя, насколько ему было известно, многие
из его бывших коллег втихаря сменили форму на рясу, а "макаров" - на кадило
и даже пользовались большим авторитетом у прихожан. Что само по себе было
весьма симптоматично, ибо, как известно, каков поп, таков и приход.
Итак, дети умирали.
Полковник знал, что дети умирали во все времена и при любых
исторических формациях наравне со взрослыми. Более того, он знал, что совсем
недавно они умирали в несопоставимо больших количествах, нежели теперь, но
на историю в данном случае ему было наплевать, потому что детей спокойно
убивали, извлекая из этого немалую прибыль. Да, совсем недавно детей тоже
убивали и тоже извлекали из этого прибыль, но убийц поймали - всех или почти
всех - и повесили в назидание потомству.
Потомство, судя по тому, что происходило теперь, то ли не прониклось
примером, то ли просто не смогло ассоциировать себя с теми, кого вздернули в
Нюрнберге. И немудрено, поскольку Нюрнберг был далеко и, как ни крути,
давненько.
Полковник залез в один из ящиков стола, извлек из него яркую картонную
коробочку веселой расцветки и долго смотрел на нее, хмуря брови.
Это было орудие убийства.
В основе этой дряни лежал все тот же парацетамол - верный и вполне
безвредный друг детей и взрослых, во все времена успешно снимавший наиболее
неприятные симптомы простуды. Фокус был тот же, что и с панадолом: в раствор
парацетамола вводились вкусовые добавки и пищевые красители, превращавшие
горькую таблетку в некоторое подобие лакомства. Дети охотно принимали
сладкую суспензию - в конце концов, при легкой простуде вполне хватало и
того мизерного лечебного эффекта, который она давала. "Пармол", коробочку от
которого полковник держал сейчас в руке, выгодно отличался от того же