"Константин Воробьев. Крик (Повесть)" - читать интересную книгу автора

был смешон до нелепости.
- Ну и что тут такого? Подумаешь! - сказал я, выронил валенки и пнул их
ногой. Обессилев от смеха, Маринка повалилась прямо на снег. Я кинулся к ней
и губами отыскал ее рот.
- Увидят же... все село... бешеный, - не просила, а стонала она, да
мне-то что было до этого? Хоть весь мир пускай бы смотрел!
Кое-как мы дошли до амбара, - как только она начинала хохотать, я
бросал валенки и целовал ее. На крыльце амбара она пожаловалась:
- У меня уже не губы, а болячки. Хоть бы не кусался...
- Больше не буду, - сказал я.
- Да-а, не будешь ты...
Разве мог я после этого сдержать свое слово? Когда я вернулся в окоп за
очередной порцией валенок, взвод мой гудел, как улей:
- Товарищ лейтенант! Давайте отнесем разом, и шабаш! Что же вы будете
мотаться один до обеда?!
Знали бы они, что я согласен "мотаться" так не только до обеда, а хоть
до конца своей жизни. Конечно, я не позволил бойцам помочь мне, сославшись
на приказ Калача...
Подходя к амбару, я еще издали услыхал музыку Маринкиного голоса. Она
пела "Брось сердиться, Маша..."
То, чего я больше всего боялся и не хотел - возможного марша вперед, -
в этот день не случилось: мы остались на месте. Я чуть дожил до темноты: в
двадцать ноль-ноль мы договорились с Маринкой встретиться у амбара. Перед
моим уходом у нас состоялся с Васюковым мужской разговор.
- Почапал, да? - мрачно спросил он. - А что сказать, ежели начальство
явится?
- Скажи, что я забыл свою расписку на валенки. Скоро вернусь.
- Порядок! - сказал Васюков. - Гляди, распишись там как положено. В
случае нужды - свистни. Поддержу...
Я поманил его подальше от окопа.
- Если ты хоть один раз еще скажешь это, набью морду. Понял? - решенно
пообещал я.
- Так я же думал... Я же ничего такого не сказал, - растерянно
забормотал он. - Мне-то что?
На следующий день утром через ручей переправилась какая-то
кавалерийская часть. Маленькие заморенные кони были одной масти - буланой, и
до того злы, что кидались друг на друга. Они грудились в улице села,
привязанные к плетням и изгородям, а кавалеристы шли и шли с котелками к
нашим кухням. Изголодались, видать, ребята.
День был низенький, туманный и тихий, как в апреле, и все же в обед
черти откуда-то принесли к нам девятку "юнкерсов". Бомбили они не окопы, а
село, и сбросили ровно девять бомб. Я сам считал удары. От них подпрыгивал
весь наш пупок, - до такой степени взрывы были мощны и подземно-глухи.
- Железобетонные, - сказал Васюков. - Из цемента. По тонне каждая. Я
точно знаю!
- Ну и что? - спросил я.
- А ничего. Воронка с хату. Озеро потом нарождается...
Над селом клубился серый прах; истошно, не по-лошадиному визжали и
ржали кони, кричали и стреляли куда-то кавалеристы, хотя "юнкерсы" уже
скрылись. Я схватил Васюкова за локоть. Он отвел глаза и отчужденно сказал: