"Андрей Воронин. Тень прошлого (инструктор спецназа ГРУ)" - читать интересную книгу автораи теперь наслаждался заслуженным отдыхом. Его светло-серая легкая шляпа
была легкомысленно сдвинута на затылок, открывая незагорелый лоб, на котором первым делом бросался в глаза аккуратный треугольный шрам над левой бровью. Брови у него, как и когда-то, были густые и широкие, вот только цвет их изменился: они стали словно подвиты серебристой паутиной, и та же паутина поблескивала на висках - много, слишком много паутины... "Стареем", - подумал Илларион, делая шаг навстречу старому знакомому и отводя руку для рукопожатия. Живописец небрежно, до боли знакомым Иллариону жестом уронил окурок на асфальт и растер его подошвой дорогого кожаного ботинка. Это было почти ритуальное действо, разом перенесшее Иллариона с московской улицы в раскаленные пыльные горы. Там, в горах, этот человек точно так же небрежно ронял окурок под ноги и растирал его подошвой. Вот только вместо кожаных туфель были на нем тогда старенькие, прошедшие огонь и воду кроссовки, а вместо тощей папки держал он тогда под мышкой пристрелянный АКМ с обшарпанным прикладом, на котором живого места не было от зарубок. И земля была не та, и одежда, и время. И сами они были не те. Растоптав окурок, живописец тоже шагнул навстречу Иллариону, сверкнув всегдашней своей ослепительной улыбкой. Лицо изменилось - осунулось и постарело, а вот улыбка осталась та же: большие, без единого изъяна, желтоватые от табака зубы, рот до ушей - не улыбка, а воплощенное дружелюбие. От этой улыбки в целом заурядное лицо его словно ожило, осветившись изнутри, и разом помолодело лет на двадцать. - Ага, - сказал живописец, - явился! Голос у него тоже остался прежним - отлично поставленный, как у Голос героя-любовника, покорителя диких земель и женских сердец. Весь он был такой - мужикам на зависть, а бабам на погибель: почти двухметрового роста, плечистый, улыбчивый, с лучистыми карими глазами, сильный и гибкий - настоящий офицер, гордость любой армии, храбрец, умница, каких поискать, - капитан Николай Балашихин в полный рост. Две твердые, как дубовые доски, ладони сошлись в крепком мужском рукопожатии, и Илларион помимо воли вспомнил слова О'Генри, утверждавшего, что в тисках такого рукопожатия гибнут любые микробы. Некоторое время двое бывших сослуживцев стояли молча, не разнимая рук. Это был один из любимых трюков Балашихина, который он применял, правда только к друзьям, не распространяя на людей незнакомых: схватить человека за руку и жать, пока тот не попросит пощады. Впрочем, в данном случае он не на таковского напал: Илларион хорошо помнил эту его привычку и сам был не дурак помериться руками. - Ага, - с видимым удовлетворением повторил Балашихин, - есть еще порох в пороховницах! - А ты думал, - ответил Илларион. Они коротко обнялись - оба не любили долгих нежностей - и наконец прервали рукопожатие. - Вот черт здоровенный, - сказал Илларион, растирая отдавленную ладонь. - Откуда ты взялся? - От верблюда, - радостно доложил Балашихин. - Я теперь москвич... Лимита, одним словом. - Оно и видно. Шутки у тебя, по крайней мере, соответствующие, - |
|
|